– Ну ты, полегче, дед, полегче! – с угрозой в голосе сказал Денис. Но, распалённый, дед, не обратив внимания на его слова, продолжил:

– Да я же знаю, как всё в действительности-то было.

Денис трусливо опустил глаза, но тут же поднял их.

– А ты что, под кустом сидел?

– Была нужда мне под кустами сидеть. Что я, заяц что ли! Это ты зайцем под кустом сидел, Зинку караулил, а Клавка моя тебя спугнула. Она ж у меня крупная, да в штаны обряжена, – обратился дед к Фёдору с Михаилом, – так он, видимо, её за мужика принял, как сиганёт!

– Ну чего, чего врёшь-то! И не сигал я вовсе!

– Ну да, не сигал, а так бочком, бочком, и наутёк, а байку свою ты выдумал. Воображение, понимаете ли, у тебя разыгралось! – дед повертел в воздухе растопыренной пятернёй. Болезнь это такая, да, да, я читал, Зинаида приносит Клавке моей книги-то по медицине. Это человек желаемое выдаёт за реальность, сначала вроде в шутку, ну, чтоб соврать, похвастаться, а уж потом и сам начинает верить. Может даже спорить с кем угодно, было, да и всё тут. Видно, Дениска, и у тебя такая же болезнь.

– Ты, дед, гляжу, шибко учёный стал, подслушиваешь всё бабьи разговоры, да потом как сорока их разносишь.

Дед Сергей недобро блеснул глазами, но тут же лицо его снова приняло смеющееся выражение.

– А что ты так всполошился-то? В том-то и дело, что правду я говорю. Видел я, как ты Зинуху караулил. Клавдия тебя спугнула, а уж шибко интересно было мне за тобой наблюдать.

И, уже не глядя больше на Дениса, дед Сергей продолжил свой рассказ Фёдору с Михаилом.

– Иду тихонько по ельничку за девчатами, пусть, думаю, впереди идут, а уж мне что останется, они всё равно больше половины не замечают, особенно Клавка моя, сорвёт гриб, и пошла, а не соображает, что рядом должны и братья быть. Вдруг вижу, Дениска в чёрной кепочке своей словно заяц притаился, настороженный такой сидит, напряжённый, я со спины его вижу, но чувствую, чего-то он высматривает. Уж не лось ли, думаю, как бы девок моих не перепугал. Хотел подойти к нему тихонько, да вижу, а он это на Зинку пялится, ну прямо как лиса зайца сторожит!

– Да ладно, ладно тебе завирать-то, – пытался перебить Денис, но дед даже ухом не повёл.

– Так, знаете, полуприсядью стоит, ну прямо как суслик над норкой. А Зинка-то его не видит, идёт себе тихонечко, под ноги глядит. А одета она была, как и моя Клавка, в штаны. Штаны у ней в обтяжку, кофта в обтяжку, ну у Дениски дух-то, видно, и перебило, что он, родимый, как был полуприсядью, так и замер, – смаковал свой рассказ дед, подбадриваемый сдержанной улыбкой Михаила и весёлым гыканьем Фёдора. – Меня-то он не видел, а то бы, может, выпрямился, неприлично всё ж мужику в полуприсядь, в сусличьей позе. А я-то ведь тихо по лесу хожу, ни сучком не тресну, в войну-то я ж разведчиком был.

– Ну хватит, разведчик! Разбрехался, раскудахтался как на насесте!

Дед, не очень-то любивший долгих рассказов, считал уж было, свой рассказ законченным, но, подстрекаемый обидой, вызванной услышанными в свой адрес словами, продолжал:

– А кто его знает, может, ему так сподобней. Я вон читал, что некоторые мужики даже кончают, когда видят красивых баб. А японцы, вы ж сами знаете, они шестьсот разных поз изобрели. Может, и у Дениски поза какая особенная. Пусть уж, думаю, человек наслаждается, не буду мешать, да вот беда, Клавка, как медведь, откуда-то выскочила. Он, бедный, аж вздрогнул, обежал зачем-то ёлку кругом и сиганул в сторону Горшкова. Мне это теперь смешно, а…

– Ну кончай, кончай, учёный! – угрожающе стал надвигаться на деда Денис, но дед, даже глазом не моргнув продолжал. – …тогда мне так жаль его стало. Ой, батюшки, думаю, что это с мужиком-то сделалось, никак в штаны наклал!

Денис, подошедший было вплотную к деду Сергею, развернулся и выбежал из каморки. Он бежал по узкому проходу мимо топок и слышал за спиной дружный мужской хохот, а сквозь него слова деда:

– Вот, вот, в аккурат так и бежал, больной какой-то!

Координатор полулёжа сидел в своём любимом кожаном кресле и, рассматривая вазу из русского старинного хрусталя, стоящую слева от него на мощной столешнице маленького круглого трёхногого столика из дерева твёрдых пород, давал распоряжения своему помощнику. Тонкие ноги координатора были вытянуты по шерстяному ковру умеренной ворсистости и упирались каблуками обутых на них туфель в коричнево-бордовый цветок узора. Руки от локтя до кончиков пальцев лежали на мягких подлокотниках кресла. Помощник координатора, как всегда, расположившийся напротив начальника на расстоянии десяти-двенадцати метров за небольшим круглым стеклянным столом внимательно слушал. Никаких записей, пометок он не делал, это было запрещено, всё сказанное надо было запомнить. Сейчас, когда начальник не смотрит на него, а, как обычно, рассматривает свою любимую вазу, помощнику было легко всё запомнить, он, выработавший для себя особую систему запоминания, умело пользовался ею, и мог запомнить не только содержание сказанного, но даже интонации голоса начальника. Интонации голоса были значимы, по ним помощник определял степень важности сказанного, подтекстовый смысл сказанного, настроение начальника и даже его самочувствие.

Вскоре координатор оторвал свой взгляд от вазы и перевёл его на помощника. Взгляд начальника тоже многое говорил. И может быть от избытка информации или ещё отчего-то, но под взглядом начальника система запоминания, выработанная помощником, давала некий сбой, при котором чуть искажался, а чаще и вовсе ускользал от помощника подтекстовый смысл.

– Скоро Бахи не станет, – сказал всё тем же ровным голосом координатор, но, уже глядя в глаза помощнику. Ни один мускул на красивом лице помощника не дрогнул, хотя он был удивлён. «Не станет? Почему? Бака здоров, как бык, значит, его уберут. За что?» – такие краткие мысли-вопросы стремглав пронеслись в сознании помощника и вслед за ними всплыли три цифры – количество тонн крокодильей кожи, слоновой кости, кожи жирафов, вывезенных за прошлый год из страны, управляемой Бахой. Другие цифры, означающие количество тонн вывезенной кожи иных животных, количество вывезенных минералов и прочие остались не тронутыми сознанием помощника.

Баха – так был кратко прозван президент той крохотной страны, которую координатор называл Чернильницей. Почему Чернильницей, помощник не знал, да и вряд ли кто в рабочем окружении координатора знал это наверняка, все могли только догадываться. Помощник предположил, что такому названию способствовал цвет кожи жителей этой страны – необычно тёмный с фиолетовым отливом. Координатор редко называл страны их географическими названиями, почти каждой из стран им было дано своё название, равно как и каждому руководителю стран были даны некие краткие удобопроизносимые имена. Президент Чернильницы носил длинное имя, три первых буквы которого были б, а, х.

– Скоро он заболеет. На лечение его отправят в Сток, там он и умрёт.

Стоком координатор называл большую развитую страну с гнилой репутацией.

Помощник знал, что иногда координатор желал, чтоб помощник становился его «собеседником», то есть не безмолвствовал, показалось, сейчас тот самый случай, но полной уверенности не было, потому помощник спросил с плохо скрываемой в голосе осторожностью:

– Может, лучше в Дебри?

– Да нет, эти русские ненароком ещё и вылечат. Нам этого не надо. Новый Баха уже почти готов, ему осталось подкрепить голос.

И, давая Помощнику понять, что всё решено и обсуждению не подлежит, Координатор указал, кому надо поручить операцию «Баха».

Новый Баха – двойник убитого президента, внешне не отличался от погибшего. Рост, телесная фактура, фас и профиль лица, даже свисающие веки, шершавость кожи, её фиолетовый отлив – всё было схоже. Лишь строение стоп и ладоней рук нового Бахи несколько отличались. У погибшего Бахи было заметное плоскостопие и ладони его рук были уже. Кроме того сами пальцы и рук и ног погибшего и нового Бахи имели разное строение, тем не менее, жена погибшего Бахи сразу признала в новом Бахе своего мужа и ничем не выдавала свои подозрения. Конечно, это было внешнее проявление, в действительности она понимала, что мужа её заменил оборотень, и ей, чтоб остаться в живых, надо тщательно играть роль жены президента, не выказывая своих страхов.