– Ладно, – я ерзаю у нее на коленях, чтобы нам обеим было не так неудобно.

– Как ты сюда попала? – спрашивает она. – С парковки?

Я показываю наверх:

– Из кабинета биологии. Там есть шкафчик…

– А, там.

– Я должна была каталогизировать улики.

– Расследование закончено, – отвечает директор. – Этот опасный мужчина понесет наказание.

– Мужчина? Опасный?

– Да, – она слюнявит палец и собирает им крошки от крекеров. – Он выставлен на газоне на всеобщее обозрение.

На главном газоне школы стоят кружком сто учеников. Это очень напоминает тревоги, но они закончились. В центре круга стоит Кеннет, опасный мужчина из куста. Ученики бросают в него что попало: страны и столицы, исторические факты, даты, имена, треугольники, круги, прямоугольники, инфинитивы, придаточные, уравнения, куплеты, лимерики, гипотезы, тезисы… Кто-то кидает водород. Радий. Ксенон.

Я замечаю в толпе Лансдейл Круз.

– Зачем мы это делаем? – спрашиваю я.

– Ему не повредит.

– Но мы же все виноваты!

– И все это знают.

Подходит Чайна. У нее в руках клочок бумаги с надписью «Айриник Браун». Она кидает бумажку в мужчину. Толпа прекращает кидаться формами, знаками транскрипции, иксами и игреками. Кеннет, опасный мужчина из куста, говорит, что знает, что делать с Айриником Брауном.

– Я знаю, что надо делать, – говорит он. – Только мне никто не позволит.

У Чайны такой вид, как будто она понимает, о чем он.

Я слушаю мысли толпы и вижу, что они тоже понимают. Я спрашиваю себя: «А я знаю, о чем он говорил?» Думаю, о том, что надо стать более чуткими. Это крайне маловероятно.

========== Станци — ранний вечер понедельника — лягушки в банках ==========

На столе записка: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет». На часах всего четыре, так что я иду в «Чики-бар» и нахожу их за столиком в углу. Увидев меня, они прячутся под столом. Залезают в банки формальдегида и становятся лягушками. Я беру банки и несу домой.

Приезжает наш семейный терапевт. Он все еще похож на Сидни из «M*A*S*H», и я знаю, что он способен спасти лягушек, сидящих на стойке для завтрака.

Мы садимся в кружок: я, мама-в-банке, доктор M*A*S*H и папа-в-банке.

– Они просто мертвые лягушки в формальдегиде! – начинаю я.

– Вообще-то, я сижу прямо перед тобой, – возмущается мама. – И я точно не мертвая лягушка!

Папа молчит.

– Почему ты так говоришь _____? – спрашивает врач.

– Станци, – поправляю я. – Меня зовут Станци.

– Хорошо, Станци, так почему ты назвала родителей мертвыми лягушками? Они же сидят рядом с тобой и все слышат.

– Они отказываются разговаривать о Рути, – начинаю я. – Таскают меня по школам, где случалась массовая стрельба, и называют это семейным отдыхом.

Доктор M*A*S*H смотрит на родителей, ожидая подтверждения. Они кивают, но, кажется, не понимают, как их способ отдыхать может показаться жутким.

– Я постоянно говорю о Рути! – возражает мама. – Никогда ни о чем другом не говорю!

– Ни разу не слышала, чтобы ты о ней говорила.

– Потому что ты не слушаешь, – подключается папа. – Мы постоянно о ней говорим!

– Это правда? – спрашивает доктор M*A*S*H.

– Нет.

Он смотрит на меня, как будто я насекомое и сама ищу проблемы на свою голову.

– Они весь день пьют в «Чики-баре». А потом всю ночь. Они оставляют мне записки: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет».

– Это правда? – спрашивает он родителей.

– Мы никогда в жизни не оставляли таких записок! – отвечают они.

Я подхожу к шкафчику, открываю среднее отделение и достаю сотни и сотни записок. На всех написано: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет». Одни написаны на чистой бумаге, другие – на обороте писем из рассылок, третьи – на стикерах. Я достаю записки и раскладываю их на кухонном столе.

– Это ваш почерк? – спрашивает доктор.

– Да, – отвечает мама.

– Как вы думаете, Станци могла написать их все сама?

– Нет, – отвечает папа.

– Вы правда все время разговариваете о Рут, как сказали минуту назад?

– Нет, – признается мама. – Если бы мне пришлось о ней говорить, я бы кончила в психушке.

– Пожалуй, да, – соглашается папа.

Я по-прежнему стою на коленях и достаю из шкафчика записки. В его заднем стенке дыра. Я ползу сквозь нее.

Я оказываюсь в кусте опасного мужчины. Он сидит голышом и пьет чай с Патрисией.

– Зачем мы столько летели, а потом все равно вернулись? – спрашиваю я.

– Ты сама знаешь, почему, – отвечает Патрисия.

– Потому что вы влюблены и вас нужно было спасать?

– Меня не нужно было спасать. – Я бы все равно сюда вернулась. Рано или поздно.

– Я мог бы взять вертолет Густава и слетать сам, – вставляет мужчина из куста.

– Но не взяли.

– Не взял.

– Вы заставили лететь туда нас.

– Я никого не заставлял, – возражает он и предлагает мне овсяное печенье.

– Любовь – забавная штука, правда? – замечает Патрисия.

Раздается стрекот.

Я сижу, жую печенье и думаю, могу ли я стать Констанцей Моцарт, может ли Густав стать Вольфгангом и будем ли мы однажды сидеть в кусте голышом и пить чай. Сегодня утром мы целовались на траве у него во дворе. За прудиком растут чудесные вечнозеленые растения.

– Думаю, вполне возможно, – произносит Патрисия.

– Все возможно, – добавляет мужчина из куста.

Я прошу дать мне печенья для Густава, который как раз сажает невидимый вертолет там, где мы утром целовались, и они дают мне три штуки. Я выхожу из куста и иду по улице, чтобы посмотреть, как он сажает вертолет там же, где посадил две недели назад. Тогда я была голым замороженным младенцем и появлялась на свет. Теперь я Станци, я не снимаю лабораторного халата и ползаю сквозь всякие дыры.

Густав выпрыгивает из невидимой кабины, я подхожу к нему и угощаю его печенье.

– Она зачла мне вертолет! – говорит Густав.

– Она его увидела?

– Нет.

– Но все равно зачла?

– На высший балл!

Сегодня люди верят в красный вертолет. А что будет завтра?

========== У Станци есть скрепка ==========

Густав строит лодку. Я вижу ее каждый день, кроме четвергов, потому что по четвергам у нас семейная терапия. Когда мы с Густавом разговариваем о лодке, он не говорит, что она будет лучше тупых людишек. Он говорит, что она не сможет управлять собой.

Лодка Густава красная, как и вертолет. Он решил, что снова хочет появляться в моих снах про гробы, и просит себе самый большой гроб. Я соглашаюсь, но не уточняю, что с самого возвращения видела нас с ним только в двойном гробу. Я делаю себе зарубку на память не забыть в следующий раз взять гроб королевских размеров, чтобы там было больше места.

Теперь мама с папой вместе готовят ужин. Вчера они приготовили carnitas, и они были просто бесподобны. Густав поужинал с нами, они с папой прекрасно ладят. Мама боится даже ходить мимо «Чики-бара», потому что она уже вылезла из банки с формальдегидом и никогда больше не хочет им пахнуть. Мы выбросили список. Он оказался в компостной куче. Возможно, в той, что у шоссе. Если вы хотите однажды оказаться в психушке, можете взять его себе.

Раз в месяц у нас по-прежнему тревоги на случай захватчиков. Красные кнопки. Экзаменационные недели. Запрещенная литература. Дресс-коды. Аттестация. Наказания. От этого никуда не денешься. Буквы порождают буквы порождают буквы порождают буквы. Это бесконечный конвейер. Намеченный план, добровольный крест. Густав выбрал себе крест – строить невидимую красную лодку. Я выбрала помнить то, что хотела забыть. Лансдейл выбрала быть честной девочкой с короткими волосами. Чайна выбрала не выворачиваться наизнанку. Мы живы. У нас есть слова, образы и идеи. Мы закидаем вас ими, если вы нам не поверите. Мы закидаем вас нашей любовью и ненавистью, успехами и неудачами. Мы прямо на ваших глазах разделимся пополам и покажем свои лучшие и худшие стороны. Мы будем лгать и говорить правду. Но мы живы. И ни у кого нет ответов. И мы все присылали предупреждения о бомбах. Чтобы вы поверили. Потому что мы верим. Мы верим.