========== Станци — четверг — формальдегид ==========
Моя лягушка противоречит сама себе. Она распростерта на подносе, как жертва жестокого преступления, и предана забвению. Одна из многих. Но в то же время она выглядит умиротворенно. Если бы лягушки могли иметь гордый вид, у моей вид был бы очень гордый. Но если лягушки могут выглядеть не гордо, а совсем наоборот, то моя выглядела бы и так.
Я такая же, как она. Я рассечена пополам. Разделена. И тот, кто послал письмо в школьную администрацию, тоже. Мы одновременно горды и унижены, распростерты кишками наружу и стоим в свете прожекторов, мертвы и кипим жизнью. Мы разрезаны точно посередине, от горла до паха.
Один девятиклассник уже упал в обморок. Теперь он сидит в смежной лаборатории с двумя учениками, которые остались в сознании, но наотрез отказались участвовать в препарировании; дверь плотно закрыла, чтобы их не стошнило от запаха формальдегида.
А мне этот запах нравится. Формальдегид защищает ткани от гниения. А как можно не любить то, что защищает от гниения?
========== Станци — четверг — тет-ра-га-ме-е-ет-на-я хи-ме-е-ера ==========
Знаете, что такое тетрагаметная химера? Мы узнали о ней осенью, когда проходили генетику. Это такая странная штука, в которую вы превращаетесь, когда вас уже зачали, но вы еще не стали зиготой. Где-то между проникновением сперматозоида в яйцеклетку и формированием эмбриона. Где-то между случайной связью и покупкой теста на беременность. В какой-то момент вы были близнецами. А потом слились. Двое стали одним. Это не убийство и не несчастный случай. Хотя там, где было двое, остался один, вы всего лишь клетки. Хотя одного из нас больше нет, на самом-то деле все есть. Все в сборе. Двое. Хотя на самом деле совсем не двое. Так и должно быть. Но никто, кроме вашего ДНК, об этом не знает. А на ДНК почти никто никогда не смотрит, если не появляется насущной необходимости. Большинство тетрагаметных химер не в курсе, что они тетрагаметные химеры. Вот только вы должны быть в курсе. Вы же чувствуете что-то такое внутри. Эту двойственность. Границу. Раскол.
Я вот чувствую. Часть меня любит командовать, другая – подчиняться. Часть меня добрая, другая – злая. Часть меня сложна, часть – проста. Я инь-янь в человеческом теле.
«Куда ты идешь? Куда я иду? Почему ты идешь за мной? Почему я иду за тобой? Зачем мы вообще это все делаем?» – приближающиеся экзамены заставляют меня задавать вопросы. Они разрывают меня пополам точно так же, как было всегда. В прошлом году мне пришлось пересдавать экзамены, потому что в первый раз я закрасила кружочки, которые отражали мои эмоции по отношению к вопросу: «А» – апатия, «Б» – бессилие, «В» – вина, «Г» – гнев, «Д» – депрессия. Когда пересдачи наконец закончились, я разломала пополам все карандаши, которыми заполняла бланки, чтобы они ощутили то же, что я чувствую каждый день.
Я столько всего препарировала: яйца, бабочек, мышь, змею и птицу. Мелкие животные даются мне легче. Когда в двенадцатом классе началась продвинутая биология, у меня как будто включились какие-то скрытые эмоции. Возможно, виноваты были впечатление от летней поездки в школу в Колумбайн, тут уж не знаю. С крупными животными все… иначе.
Вот, например, зародыш свиньи. Я думала, что эту грань я не переступлю. Я думала, что препарировать зародыш свиньи будет слишком противно. Я задумалась, откуда мы его взяли. А правда, откуда он взялся?
Потом была кошка. Я точно знала, что не перешагну эту черту. Я же не могла препарировать кошку. У меня самой есть кошка. Я кормлю ее, пою и стараюсь, чтобы ей было хорошо, даже когтеточку ей купила. И все же я препарировала кошку. Скальпель не знал, кого режет. Он просто сделал то, что было сказано. Иногда мои руки… мои руки просто мне не подчиняются. Ими командует вторая часть моего ДНК. Они становятся руками моего близнеца. Им становится под силу разрезать кошку и достать ее печень. Я на такое не способна.
После седьмой по счету препарации лягушки я иду в библиотеку делать уроки. Больше тут никого нет. Такое ощущение, как будто та бомба наконец-то взорвалась и никто больше не выжил. Из библиотеки я иду домой, гладить свою живую кошку и смотреть «M*A*S*H». Три серии перед сном. Последняя серия называется «История любви» – первый сезон, четырнадцатый эпизод. Ястребиный Глаз Пирс спрашивает: «Чего мы стоим без любви? Восемьдесят девять центов. Мы просто химические вещества на восемьдесят девять центов, одиноко бродящие по миру». Я задумываюсь, каково это – любить. Не уверена, что знаю. Я смотрю на кошку и задаю ей вопрос Ястребиного Глаза: «Чего мы стоим без любви?»
Вы знали, что печень – единственный орган, который умеет сам восстанавливаться? Ястребиный Глаз Пирс наверняка знает. Мистер Биолог точно знает, я проверяла. Возможно, Густав тоже знает, но не факт, так что я выключаю телевизор, выхожу через заднюю дверь и иду в сторону его дома. Уже поздно, но я знаю, где его искать. Он всегда там. Он сосредоточен на одной вещи… и это не я. Половину меня это устраивает, другую половину – нет. Одна половина меня пошла бы за Густавом на край света, другая сама повела бы. Сейчас я просто хочу рассказать ему про печень.
========== Станци — вечер четверга — печень ==========
Я иду, чувствуя разлом в каждой клетке тела. Не знаю, чувствуют ли другие свои клетки. Я ощущаю все до единой. Чайна говорит, что она тоже. Чайна – моя лучшая подруга. А еще она вывернута наизнанку и должна знать о своих клетках больше, чем кто-либо другой.
Густава клетки не интересуют. Густав занимается физикой. Ему нравится электроинженерия. А еще он строит вертолет.
На полпути к дому Густава из-за куста выходит мужчина и спрашивает, хочу ли я купить Г.
– Мне не нужно Г, – отказываюсь я.
– Может, тогда К?
Я молча иду дальше. Он кричит что-то мне вслед, и я оборачиваюсь. Он раскрыл полы своего плаща; уже почти стемнело, но я вижу подробности, выдающие в нем животное.
На окраине города слишком мало места, чтобы построить вертолет, но Густав его строит. В моем сердце слишком мало места для Густава, но я все равно впускаю его туда. Иногда мы вместе смотрим фильм «Амадей», и я знаю, что он отождествляет себя с главным героем, Вольфгангом Амадеем Моцартом, а я себя – с его женой, Станци.
После «Амадея» я долго не могу заснуть. Мне всегда снятся биологические оперы. Танцы мертвых лягушек, серенады мертвых котов, блестящее выступление свиных зародышей зародышами скрипок. Их книксены, когда к ним обращается император. Интересно, Густаву снятся оперы для вертолетов? С винтами, моторами, рычагами и альтиметрами? Интересно, Густав вообще когда-нибудь спит?
– Привет, – здороваюсь я.
– Привет.
– Чем занимаешься вечером?
– Строю вертолет. Разве не видишь?
Не вижу. Сегодня четверг.
Иногда я смотрю на Густава и вижу его через двадцать лет, с женой и детьми, они все вместе летают на вертолете. Я пишу им письма – всей семье. Я пишу на открытках из всех тех жутковатых мест, куда меня берут с собой родители:
«Привет, Густав и все семейство! Надеюсь, это письмо до вас дойдет. Я все еще думаю о вас каждый раз, когда вижу вертолет. Сегодня я увидела его около плаката “Добро пожаловать в Техасский университет”. Вы знаете эту фразу из четырнадцатого эпизода первого сезона “M*A*S*H” – Ястребиный Глаз произносит: “Чего мы стоим без любви? Восемьдесят девять центов. Мы просто химические вещества на восемьдесят девять центов, одиноко бродящие по миру”? Моя любимая фраза. Всегда хотела проверить, правда это или нет. Неужели мы действительно состоим лишь из химических веществ общей стоимостью в восемьдесят девять центов? А вы знаете ответ? Я скучаю. С любовью, Станци».
