Ни одну открытку я так и не отправила. Я храню их в коробке. Иногда это страшно злит меня. Возможно, не будь мы единым целым с момента зачатия, у моей второй половины достало бы смелости отправить их. Хватило бы силы духа видеть вертолет Густава остальные шесть дней в неделю. Хватило бы решимости просто взять и поцеловать его в растрескавшиеся губы. А так она, похоже, умеет только препарировать кошек и свиные зародыши.

– Печень умеет восстанавливаться, – сообщаю я Густаву. Он стоит, зажав в руке разводной ключ.

– Ты не против, если я продолжу работать? – спрашивает он. – Мне нужно забраться под шасси, а оттуда тебя будет не слышно. Завтра расскажешь про печень поподробнее, ладно?

– Конечно, – отвечаю я и иду домой.

Мужчина выскакивает из-за куста и спрашивает, не хочу ли я купить у него букву Ф. Я прячусь за куст вместе с ним и целую его так истово, как будто это всерьез. У его губ вкус опилок. Потом я прошу его дать мне букву.

– За нее нужно заплатить, – напоминает он.

– Я только что заплатила.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но он хватает меня за шиворот и затаскивает обратно за куст. Я вырываюсь, но он вручает мне красиво вылепленную букву С и благодарит:

– С тех пор, как я сюда вернулся, меня никто еще так не целовал, – говорит он. – У тебя отлично получается.

Я с улыбкой иду домой, пытаясь поверить, что поцеловала Густава, и вешаю букву на стену спальни. Похоже, она сделана из какой-то высокотехнологичной вариации папье-маше: она синяя, как известняк, но слишком легкая, чтобы действительно быть каменной.

Я смотрю на нее и произношу:

– Станци, ты отлично целуешься.

Проблема в том, что буква напоминает мне: я так и не поцеловала Густава, мне слишком страшно его целовать. Не знаю, чего я боюсь. Но знаю, что боюсь всего.

Я открываю первую попавшуюся тетрадь на спирали, рисую внутри человеческое тело и провожу линии разреза: руки, ноги, голова, сердце, нос, глаза, губы. Я рисую стрелочки и подписываю части тела: «мои» и «ее». Ей достаются руки, губы и нос. Мне – все остальное.

========== Станци — пятница — юглон ==========

В пятницу поступило еще одно предупреждение о бомбе. В этот раз отправитель приложил к нему подарочек. Кто-то послал суперинтенданту коробку с двумя вещами: шестигранной гайкой из набора для сборки вертолета и высушенную лягушачью печень.

Во время продвинутой биологии по громкоговорителю передали сообщение от администрации. Мистер Биолог должен был запереть помещение, нажав новенькую, недавно установленную красную кнопку, чтобы никто не мог попасть в естественнонаучное крыло. Он сказал, что нам полагается спрятаться в дальнем углу кабинета и/или выбежать через подсобку, если сюда кто-то ворвется – все зависит от ситуации. Но от бомбы не спрячешься. И бомбы страшнее любых захватчиков. Поэтому, как только сообщение заканчивает проигрываться, нас спокойно выводят наружу.

Во время учебной тревоги я замечаю, что Густав разговаривает с Лансдейл Круз, девочкой с невозможными волосами. Я читаю по губам:

– Привет, Густав, все строишь свой вертолет? – спрашивает Лансдейл.

– Да, строю, – отвечает он.

– А возьмешь покататься, как закончишь?

Густав отходит от нее и стоит один под черным орехом. В черных орехах вырабатывается яд под названием юглон. Густав утверждает, что юглон убивает все, что пытается расти под деревом, кроме травы и особо живучих сорняков.

Мне кажется, мы с Густавом очень живучие сорняки.

========== Станци — понедельник — мужчина с французским акцентом ==========

Сегодня понедельник, и я вышла из автобуса на остановке Густава, потому что мне так захотелось. Я по-прежнему не вижу вертолета, но я очень стараюсь – смотрю в пустое пространство в его гараже и щурюсь.

– Смертность меня не пугает, – замечает Густав. – Меня пугает жизнь. Люди похожи на насекомых. – Я не отвечаю, и он продолжает: – Разум улья. Они не работают над собой. Не хотят учить число пи, строить дома и делать что-то новое. Кому нужна такая жизнь? – Густав чешет яйца, как будто забыл, что я стою рядом. – Насекомые… – повторяет он.

Меня тянет сделать ему замечание насчет чесания яиц, но я боюсь, что из-за этого я превращусь в насекомое. Не хочу, чтобы он заметил, как я промокла под дождем и как глупо выгляжу, стоя тут в своем лабораторном халате, с которого стекает вода. Поэтому я спрашиваю:

– Как ты можешь не бояться смерти? Разве не печально, что все мы однажды умрем?

– Да не очень.

– Ты когда-нибудь бывал на похоронах?

– Не-а.

По-моему, Густав слишком избалованный. И ему явно не терпится, чтобы я уже ушла и он мог продолжать работу, так что я ухожу, даже не попрощавшись. Просто иду под дождем домой, без зонтика.

Я прохожу мимо куста, но мужчина не торгует буквами. Он стоит там только по ночам. Днем он работает на заводе и делает шкафчики. Иногда я вижу, как он едет туда, когда иду в школу.

Я думаю о словах Густава насчет смерти. Я боюсь умереть. Мне всего семнадцать. Наверно, мне есть, что важного сделать в этой жизни, хотя я пока не понимаю, что. Но мне кажется, что я заслуживаю хотя бы шанса узнать. Возможности проверить свою ДНК и выяснить, правда ли… насчет нее… насчет меня… насчет нас… насчет разлома. Я хочу иметь возможность сделать больше, чем делаю сейчас.

Придя домой, я снимаю у задней двери мокрую одежду, развешиваю халат, чтобы он не пошел складками, и принимаю ванну, глядя в окно на ветки огромного клена на заднем дворе. У нас новая ванна, из фибергласса. Каждый раз, лежа в ней, я мечтаю о старой-престарой ванне с когтистыми ножками. Из чугуна. Чтобы в ней я чувствовала себя в безопасности, если кто-то проедет мимо и поднимет стрельбу и что-нибудь взорвет.

Я постоянно думаю о взрывах класса с четвертого. Тогда я хотела никогда не снимать свой велосипедный шлем. Хотела купить себе настоящий, военный, как в «M*A*S*H». Вот только взрыв не всегда происходит снаружи. Его не всегда легко увидеть или услышать. В моем мозгу каждый день вспыхивают синапсы. Каждая мысль – маленький взрыв, и однажды какая-нибудь мысль оставляет слишком много разрушений и у тебя больше не получается общаться с людьми. Это один огромный последний взрыв. Думаю, у Густава он может случиться в любой момент. У меня тоже. Мужчина, торгующий буквами из-за куста, взрывается каждую ночь – бум! Слышите тиканье?

Я отмокаю в ванне, пока не розовеет кожа, и оглядываюсь по сторонам. На туалетном бачке все еще лежит так и не прочитанная книга, которую я положила туда на рождество: «Как общаться с людьми, которых терпеть не можешь». Мама с папой сказали, что купили ее, чтобы помочь мне общаться с людьми, которых я терпеть не могу. Похоже, они не понимают, что проблема в них. Я личинка насекомых. Я влюблена в Густава, и он тоже личинка насекомых. И я знаю, что его вертолет всегда на месте, но шесть дней из семи мне приходится принимать это на веру.

Сегодня снова объявили угрозу бомбежки; объявлял мужчина с французским акцентом. Никто, кроме меня, об этом не знает. Ну, еще Густав, я сказала ему, когда мы ехали домой на автобусе. По-моему, акцент – это интересная деталь. По мне, если уж нам суждено взорваться, возможно, пусть лучше нас взорвет кто-то поинтереснее чокнутого среднестатистического американца. В автобусе Густав ответил:

– Если я встречу на улице мужчину с французским акцентом, я застрелю его.