========== Станци — ранний вечер понедельника — каталог ==========

За обедом Густав прислал мне открытку. Там стояло: «Мы не просто химические вещества на восемьдесят девять центов, одиноко бродящие по миру. С любовью, Густав».

Чайна и Шейн сидели рядом за одним столом со мной, Лансдейл и Густавом. Сегодня пока не было ни одной тревоги.

Я исписала каталогом пакетиков на молнии уже четыре страницы. Мистер Биолог говорит, что уже подошли автобусы. Мне не хочется уезжать. Я ищу ответ. Я усердно тружусь.

– У тебя еще целая неделя впереди, – говорит он. – Это только твой проект.

Я смотрю на него, взглядом спрашивая: «Почему?»

– Директор считает, что это нужно делать тебе.

– Она считает, что это я все сделала!

– Она считает, что это загадка, – поправляет мистер Биолог. – И думает, что именно тебе будет под силу разгадать ее.

– Но тревоги-то сегодня не было!

– Их уже неделю не было, – отвечает мистер Биолог. – Или даже две. – Он почесывает подбородок. – Память – забавная штука.

– А как же повторные экзамены? Мне же надо их сдавать!

– Их у нас тоже уже неделю или две не было.

– Как нас тогда оценят, если экзаменов не будет?

– Не знаю. Возможно, твой экзамен перед тобой, – он указывает на коробку с уликами.

Я пробегаю глазами по списку найденных вещей: лягушачья печень, гайки, красный пищевой краситель, презерватив, бейсбольный мячик, губная помада, язычок от кларнета, крошечные кукольные туфельки, засушенный цветок, медаль ветерана войны, купон на собачий корм, кораблик в крошечной бутылочке, носок, рукоятка от велосипедного насоса, мокрица, пробник теней для век, транспортир, вилка, лезвие бритвы, сигарета, карманный латинско-английский словарик, кассета с песнями Led Zeppelin, зубная паста, наконечник стрелы, ожерелье с кулоном в виде панды, пустышка, гель для рук, клочок бумаги со значком анархистов, кусачки для ногтей, мостик для виолончели, высохший бычий глаз, жвачка для рук… Я снова залезаю в огромную коробку, надеваю перчатки и роюсь в пакетиках. Где-то посреди коробки что-то блестит. Это маленькая буква С в серебряных блестках.

Я сажусь в автобус к Чайне и Лансдейл. Густав еще на футбольном поле с учителем физики, которая поставит ему оценку за вертолет, если только его увидит.

Когда автобус отъезжает, я вижу, что Густав сидит в кресле пилота. Сегодня понедельник, и я не вижу сам вертолет, для меня Густав просто парит в сидячей позе. Если это зрелище не убедит мисс Физичку, то ее ничто не убедит.

========== Чайна Ноулз — вечер понедельника — все они ==========

Меня зовут Чайна, и я пятистопный ямб на ножках, потому что после школы целый час читала сонеты. В автобусе Шейн садится с новым другом, с которым познакомился на уроке права. У него радостный вид. Никто не знает, что внутри он ящерица. И никто не знает, что он мой. Мы решили не разглашать это.

Вчера вечером мама зашла на наш сайт переживших травмы и спросила сообщество, как она может мне помочь. Я не смотрела, что ей ответили, но сегодня она дважды писала мне сообщения, что любит меня, и это не кажется мне слишком навязчивым. Мы никак не можем решить, стоит ли рассказывать папе, когда он вернется. Я сказала, что не хочу, чтобы он после этого как-то иначе на меня смотрел.

– Он не будет!.. – возмутилась мама.

– Все они…

Мы решили потом обсудить это еще раз.

Мы с Лансдейл и Чайной сидим у меня в подвале; теперь половина подвала – это комната Шейна, а другая – все остальное. Я говорю, что сегодня у меня нет новых стихов.

– Но у тебя всегда есть новые стихи! – удивляется Лансдейл.

– А у тебя всегда длинные волосы.

– Это все моя вина! – подает голос Станци.

– Ладно, хорошо, – сдаюсь я. – У меня есть один стих.

Я по привычке отдаю его Станци, но вспоминаю, что сейчас ей хуже, чем мне, забираю листок и читаю сама.

Как понять, настоящая ли твоя жизнь

Если ты просыпаешься,

И в комнате нет ни мартышки набитой,

Ни свитера, что хранит память позора,

И ты ничего не боишься,

Потому что тебе кто-то верит,

Возможно, она настоящая.

Если ты идешь спать

И уже не боишься проснуться,

И уже не боишься того, кто тебя опозорил,

И уже не боишься признаться,

Потому что тебя кто-то любит,

Значит, точно она настоящая.

Я дочитываю стих, и мы решаем навестить мужчину из куста – Кеннета. Подходя к его дому, мы слышим музыку. Но не успеваем мы разглядеть, кто играет, как он хватает меня и затаскивает в куст. Там он дает мне три стиха. Моих стиха. Не знаю, откуда они у него.

– Они хороши, – произносит он. – В них ответы.

========== Станци — утро вторника — я ползу сквозь ==========

Сегодня вторник, и я вижу стоящий на футбольном поле вертолет Густава. Я решаю не ходить на классный час и иду к нему. Вчера мы ходили в куст навещать Кеннета и Патрисию. Мы рассказали им, что чувствуем друг к другу.

– Мы решили любить друг друга, – сказал Густав.

– Мой врач не рекомендует таких шагов, – добавила я, – но иногда врачи ошибаются.

Густав стоит на футбольном поле с учительницей, и она по-прежнему не видит вертолета.

– Он совсем как новенький, – замечаю я.

– Я натер его воском, – отвечает Густав.

– Очень красиво.

Мисс Физичка, кажется, заинтересована. Думаю, она допускает существование вертолета. И правда хочет его увидеть.

– Покажи, где хвост, – просит она меня.

Я показываю.

– Покажи альтиметр, – просит она.

Я поднимаюсь в кабину и смотрю на приборную панель. Я помню, что под альтиметром написано «ALT», но на всякий случай уточняю:

– Он ведь подписан «ALT», да?

– Да.

Я показываю, где он.

– А где рычаг тангажа? – спрашивает мисс Физичка. Я пожимаю плечами:

– Я же не пилот.

Густав залезает в пассажирское кресло и показывает:

– Вот рычаг тангажа, вот датчик масла, а часть горизонтального стабилизатора пришлось снять во время последнего полета, чтобы не было перевеса.

Перед учительницей физики парят в воздухе два выпускника, и она все равно никак не может поверить.

Я иду по коридору с запиской об опоздании в руках и прохожу мимо открытых дверей классов. В одном классе изображают суд. В другом наполняют пробирки подозрительными жидкостями. В третьем во что-то режутся на доске. В четвертом пишут пьесу для средней школы. Пьеса о том, как быть хорошим парнем.

Когда я наконец дохожу до класса биологии и пробираюсь мимо мертвых заспиртованных лягушек, передо мной оказывается моя коробка улик. Ее перемотали толстой упаковочной лентой. Моего планшета не видать. Я оглядываюсь в поисках мистера Биолога, но его нигде нет. У стола не стоит его портфель. Его халат висит на крюке у дверей. Я остаюсь наедине с лягушками.

Я делаю вид, что одна из них – мама, а другая – папа. Мы разговариваем о Рути, моей мертвой сестре. Говорим о том, что она так и не узнала, кто такой вомбат. Я говорю, что была плохой старшей сестрой. Мама по большей части рыдает. Папа уверяет, что я была отличной сестрой:

– Помнишь, как ты учила ее заплетать маме косы?

Я открываю шкафчик и ищу салфетку для мамы-лягушки, а то ее слезы скоро перельются через край банки с формальдегидом. Но в шкафчике лежат тесты. Только бланки с ответами. Тысячи крошечных точек. Десятки тысяч букв. Я встаю перед шкафчиком на колени, выкладываю бесконечные стопки бланков и кладу на пол. Шкафчик глубиной метра три. Шириной тоже. Я выкладываю все его содержимое. Меня бросает то в жар, то в холод. В его задней стенке есть дыра. Я ползу сквозь нее. И падаю в какую-то шахту.

– Вот вас и оценили! – говорит директор, когда я приземляюсь в ее кабинет, в ее кресло, ей на колени. Вокруг высятся горы документов. Она жует крекеры с арахисовым маслом и просит: – Не говори никому, ладно? Мне нельзя арахис.