- И блины! – веско добавила Анеко в тон деду. Тот на автомате подтвердил:

- И блины!

Рока улыбку подавил, а Хисана тихо захихикала, прикрываясь ладошкой. Гинрей свел над глазами густые белые брови, засопел громче обычного, прожигая юную провокаторшу гневным взглядом. Потом вздохнул и проворчал:

- Да хоть самогонка с солеными огурцами, только в меру!

- О-о-о! – восхитилась Анеко. – Вы знакомы с русской кухней?

- В начале века, после войны с Россией, к нам попадало много плюсов со странными представлениями о еде. Я давно заметил, что ты тяготеешь к варварским вкусовым традициям.

Выражение лица Анеко можно было расшифровать как «зауважала».

Все это веселило бы Рукию, если бы не одно «но». Одно очень большое, очень серьезное, лежащее на душе тяжким грузом «но»: ее друзья остались в Руконгае. Решение зрело постепенно, но неотвратимо. Она собиралась даже обратиться к этому страшному суровому старику, Кучики Гинрею, ведь в благородных семьях свято чтут традиции и, следовательно, подчиняются воле самых старших. Однако эти странные Кучики умудрялись быть Великим Домом и вместе с тем не придерживаться тысячелетиями установленных норм. Возможно, окажись на ее стороне старый князь, молодой дайме и его жены – тоже редкостный бред! как им вообще удалось такое провернуть?! – прислушались бы к словам гэнро. Но за насупленными бровями, гордо встопорщенными усами и колючим взглядом проскальзывали стариковское лукавство и даже некоторое удовольствие от двусмысленности ситуации, и Рукия решила дождаться молодого капитана. Против слова дайме возражать не посмеют. А Хисана… Воспринимать эту тихую скромную девушку как сестру и близкого человека Рукия пока не могла. Ну и, кроме всего прочего, младшая жена князя убедилась, что с сестрой все в порядке, она жива, здорова – высокая насмешница Анеко-сан ее лично осматривала, водила вдоль тела руками, шептала какие-то заклинания, от которых щекотало под ложечкой и чесался кончик носа – и теперь может жить со спокойной совестью.

Синие сумерки окутали сад старинного поместья, а капитана шестого отряда еще не было дома. Рукия изводилась от беспокойства, но твердо следовала своему решению. Когда на низеньком, но непривычно огромном столе уже красовались различные блюда, на энгаве появились странные люди. Сутулый чудик в кривой маске на лице и безразличная девушка в неприлично коротеньком черном кимоно. Чудик потрясал в воздухе большой бутылкой с мутной жидкостью и глиняным кувшинчиком.

- Анеко, я их достал! – радостно возвестил он.

Старик Гинрей расширил выцветшие от возраста глаза и поджал губы. Анеко весело улыбнулась, отобрала у неформатного гостя угощения и водрузила их в центр стола.

- Анеко, – пробасил Гинрей, – я ведь шутил про самогон!

- У нас, в двенадцатом отряде, – высокомерно заявила девушка, – о деликатесах не шутят!

Старик покачал головой и занял место за столом. По его непроницаемому взгляду, направленному на бутыль с подозрительным содержимым, невозможно было понять, что именно он думает. Однако Рукии казалось, что мысли эти гастрономически-предвкушающие.

Еще через несколько минут из шунпо вышли хозяин дома и молодая на вид славная женщина со странно сплетенными на груди волосами. После недолгих расшаркиваний началась трапеза, и Рукия вынуждена была запихивать в себя еду. Все было вкусным, выглядело интересно, запахи будоражили, но кусок в горло не лез. Девочка медитировала над тарелкой и невольно прислушивалась к разговорам. Оказалось, что «есть что отпраздновать» в понимании Анеко – это просто хороший день, без серьезных потрясений и нервотрепки. Издающий механические скрипящие звуки чудак довольно противным голосом обсуждал со старым капитаном достоинства шестидесятиградусного самогона и недостатки двадцатиградусного сакэ, и Рукия видела, как удивленно и весело выгибается бровь молодого дайме, тоже слушавшего этот неторопливый диспут, как смеются глаза его старшей жены и как из последних сил пытается не засмеяться вслух младшая. Внезапно ей стало жалко покидать этот дом.

Но «принявшие на грудь» мужчины от алкогольной темы отошли и взялись за темы служебные. Капитан шестого отряда, хозяин дома негромко рассказывал деду и гостям о рутинной, скучной вылазке в семьдесят шестой район, о группке мелких пустых и ведущем их одном крупном, о том, что из-за растяпистого коллеги-капитана с его ненормальной любовью к тактике одиночки пострадали несколько плюсов, некстати оказавшихся на пути… Сердце Рукии сжалось.

Семья и гости с изумлением смотрели, как девочка поднимается с места, церемонно, с соблюдением всех формальных правил обращения к дайме, кланяется и просит отпустить ее.

Ее не поняли. Подумали, она хочет навестить друзей. Анеко беззаботно посоветовала не тянуться к меносу в пасть на ночь глядя, а сходить утром, всем вместе и с гостинцами. Механический капитан проскрежетал, что пойманного пустого ему в лабораторию доставят только к полуночи, за ночь он разберется, что там к чему, а утром будет знать…

Рукия упрямо выпятила подбородок и исподлобья уставилась на дайме.

- Вы не понимаете, – проговорила она. – Я хочу вернуться к ним. Совсем вернуться. Они одни, они без меня не справятся. У нас сработанная команда, мы привыкли выживать вместе. Вы-то должны понимать, – тяжелый фиалковый взгляд ударил Бьякую в самое сердце, – что значит остаться без важной части устоявшейся команды.

В комнате висела тягостная тишина. Гости переглядывались, но не вмешивались. Хисана готовилась заплакать. Гинрей сжимал и разжимал кулаки.

- Красть еду или голодать, ежедневно рисковать жизнью и в любую минуту быть готовой пойти на корм пустым – этого ты хочешь? – произнес он.

- Мне казалось, вы будете довольны, – взгляд девочки полоснул старика не хуже катаны.

Хисана всхлипнула. Бьякуя уже открыл было рот, чтобы отказать, запретить, распорядиться не выпускать ребенка из дома, когда со своего места подхватилась Анеко.

- Я схожу, – непринужденно сообщила она. И, отвечая на удивленные и вопросительные взгляды, пояснила: – Ну сбежит ведь, если не отпустим. А так я с ней схожу, проведаем ее друзей, подкормим. Заодно посмотрю, что можно сделать…

Гинрей собрался высказаться в том плане, что если в его дом снова притащат низменных оборванцев, то он за себя не отвечает, но тут поднялся и Бьякуя.

- Я с тобой, – сказал он жене, как нечто само собой разумеющееся. – А то с твоим нестабильным шунпо обгонишь охрану – ищи вас потом по всему Руконгаю.

Анеко быстро показала ему язык и, ухватив Рукию за запястье, потащила одеваться. Старший Кучики недовольно скривил губы, но не стал возражать. Во-первых, вышел бы скандал, потому что внук был упрям, как сто баранов, а его чересчур активная супруга по непонятным причинам поддерживала все его безобразия. Допустить неприглядную сцену, то есть скандал в благородном семействе, при посторонних было нельзя. А во-вторых, несмотря на беспрестанное радение о чести и достоинстве клана и прочие аристократические привычки, выгонять из дома беспомощных детей он все-таки не умел.

Узенькая улочка с покосившимися стенами развалюх выглядела убого и уныло. Накрапывал мелкий дождик, наполняя воздух промозглой сыростью. На пороге одной из лачуг сидел скрюченный дух в обносках и глупо хихикал. Увидев высокие фигуры в шихакушо, он затрясся мелким смехом и тоненько закричал, что благородные шинигами всегда опаздывают к началу веселья, всех уже убили, зря господа сюда тащились. Рукия неприязненно дернула плечом и открыла едва держащуюся на петлях дверь в сарай из неструганных досок. Анеко и Бьякуя зашли следом, охрана князя осталась снаружи.

Внутри было темно, холодно, сыро и пусто. Пару мгновений глаза привыкали к пыльному мраку, потом Кучики рассмотрели помещение. Большая комната с прорехами в стенах, дыркой для очага в глинобитном полу и пищащими под крышей летучими мышами. Растрепанные тючки несвежей соломы по углам, обрывки каких-то тряпок, ворохом сваленные в углу. Обстановка настолько угнетала, что Анеко непроизвольно взяла мужа за руку, подняла на него почти испуганные глаза. Бьякуя стоял неподвижно, заледенев лицом.