* * *

О необычном визите Натка никому не сказала. Первое время ее просто подмывало поделиться новостью дома, но сначала она побоялась, что за несанкционированное гостевание может влететь от матери, потом как-то все забылось в круговерти привычных домашних дел. Вдобавок в июле дом наполнился гостями. Городские родственники привезли на деревенский отдых своих детей. В дополнение к трем своим барышням Зоя Максимовна получила двух племянниц-близняшек, дочек брата, и мужниного племянника. Вся детвора была примерно одного возраста. Недели на три дом директора совхоза превратился в своеобразный филиал пионерского лагеря.

Поскольку с количеством спальных мест в доме наблюдалась напряженка, взрослые решили задачку радикально просто. На просторной веранде матушка положила на пол огромный овчинный тулуп, застелила его сверху старенькими простынями, накидала нужное количество подушек. Вопрос с ночлегом для пионерского отряда оказался решенным.

Взрослым, скорее всего, ночевать на полу понравилось бы не слишком, но детвора от такого расклада оказалась просто в восторге. По утрам Зоя Максимовна кормила всех нехитрой деревенской едой, затем все разбегались кто куда. Племянник мужа спешил на конный двор, где сразу же сдружился с конюхами, учившими его обращению с лошадями.

Девчонкам поручалось пасти выводок домашних гусей. Пернатых выгоняли на берег пруда, находившегося неподалеку от села. Пока они пощипывали сочную травку или важно скользили по водной глади, девочки превесело проводили время в купании, играх, разговорах и прочих затеях. Таким образом, скучное само по себе занятие превращалось в своеобразный пикник на обочине, поскольку к обеду девичий отряд расстилал на берегу клеенку и принимался уписывать захваченные из дома припасы – хлеб, свежие хрусткие огурцы, сваренные вкрутую яйца, домашнее, нагретое солнышком молоко.

Самый веселый момент наступал вечером, после ужина, когда вся юная орава укладывалась рядком на импровизированное ложе. Хохот, оживленные разговоры, внезапное фыркание от невзначай сказанного кем-то остроумного слова не смолкали до глубокой ночи. Начинавшие входить в возраст юные барышни без конца подтрунивали над единственным представителем мужского пола. Двоюродный братец как мог отбивался от подколок и насмешек кузин, но, судя по реакции, такое соседство его вполне устраивало. Лучше он себя чувствовал разве что на конном дворе, среди милых его сердцу лошадок.

Визиты двоюродных родственников продолжались и в следующие годы, но уже эпизодически: то брат заезжал на несколько дней в зимние каникулы, то близняшки появлялись с родителями на пару-тройку деньков. По мере того как все взрослели, их пути расходились все дальше, но память о том лете в деревне у каждого сохранилась накрепко.

* * *

Перед наступлением очередного первого сентября в жизни Натки произошли неожиданные изменения. Тетка, жившая в новосибирском Академгородке, почему-то решила забрать племянницу к себе. Возможно, ее попросили об этом родители, решившие, что учеба в городской школе поможет девочке в будущем лучше подготовиться к поступлению в институт. В какой именно, об этом как-то не думалось ни самой потенциальной студентке, ни ее близким. В доме говорили только одно: «Натка у нас гуманитарий». Большего об ее дальнейшей профориентации не мог сказать никто. В сельской местности издавна велось, что жены главных специалистов работали учителями. Для своей дочери родители, очевидно, предполагали нечто подобное.

Затею с обучением в городской школе едва ли можно было назвать успешной. Оказавшись в одном классе с академгородковскими интеллектуалами и «мажорчиками», Натка ощутила себя, мягко говоря, не совсем в своей тарелке. В соответствии с официальными утверждениями, социального расслоения в СССР не существовало, но уже с первых часов пребывания в новом окружении девятиклассница поняла, что эта чашка чая точно не про ее честь.

Ее никто не травил, не устраивал каверз. Одноклассники просто не замечали новенькую, презрительно и высокомерно. Казалось, даже стол или стул способны были вызвать у них больше эмоций. О стол, например, можно было стукнуться, стулом – сделать затяжку на новых колготках. А как можно реагировать на какую-то там нелепую, неуклюжую деревенскую девчонку? Не обсуждать же с ней тряпки или пластинки, привезенные предками из-за бугра!

…Много лет спустя Наталья Алексеевна вспоминала академг о родковский период жизни как нечто туманное и маловразумител ь ное. Яркий след в памяти оставило лишь одно обстоятельство. У нее почему-то вдруг стали сильно болеть зубы. Кариес, по всей в и димости, вызванный физиологической перестройкой из девочки в девушку и недостатком кальция в организме, обрушился на них ра з рушительным ураганом. Весь девятый класс Натка путешеств о вала из одного стоматологического кабинета в другой, от зубного терапевта к хирургу, из-за чего нередко приходилось пропускать уроки…

Некоторые предметы (в первую очередь ненавистную математику) Натка пропускала сознательно. Иногда она со своей единственной подружкой, похожей на пацана Маринкой Стрельцовой, часами бесцельно бродила по торговому центру. В редкие моменты наличия мелочи в кармане прогульщицы лакомились вкуснейшим мороженым в местном кафетерии.

Маринка жила без отца, вдвоем с матерью, работавшей скромной лаборанткой в каком-то НИИ. У нее не имелось возможности модно одеваться, заводить престижные знакомства, слушать зарубежные пластинки, поэтому в классе на нее тоже посматривали свысока. Только она, в отличие от новенькой, научилась не просто смиряться с таким положением, а гордиться им. Укоротив подол обычной школьной формы «по самое не могу», сверкая ладненькими крепенькими ножками, девчонка любому могла заявить прямо в глаза: «Плевать я на вас хотела, на сволочей!» В том числе и учителям.

Даром ей это, как и следовало ожидать, не проходило. Однажды бунтарку едва не выгнали из школы. Тем не менее, Маринка жила, как вольный ветер. Делала что хотела, хватала двойки, блестяще их исправляла, темпераментно огрызалась на учителей, пытавшихся обуздать ее норов уздой демагогии. А Натке, с которой быстро сблизилась, говорила про одноклассников:

– Да ты посмотри на них, они же все гнилые, плесень! Любая из наших мочалок за импортную тряпку хоть под паровоз уляжется!

Подруга соглашалась с ней и не могла понять саму себя. Раньше, в старом классе, она по собственному желанию держалась наособицу, предпочитая все перемены проводить с книгами. Так почему же здесь, в новом коллективе «игнор», куда ее отправили, так ее задевал?

Особенно доставалось от Маринки Игореше, изнеженному, нарочито расслабленному пижону, косившему под Джона Леннона. Он и очки носил такие же, с нелепо круглыми стеклами, каких в магазине было не сыскать.

«Любовь» отличалась взаимностью. Игореша называл Маринку не иначе как «гегемон», намекая на ее пролетарскую нищету. Та в ответ величала его сосунком. Юноша бледный взором горящим не обладал, премудрости школьных знаний его интересовали мало. Парень прекрасно понимал: чего париться, благодаря папе дорога в универ для него открыта. На уроках анфан террибль демонстративно доставал из объемистого черного портфеля банку сгущенки, протыкал гвоздем и начинал долго, со вкусом высасывать содержимое жестянки.

Все это сходило ему с рук, поскольку папа Игорька, как подхалимажно звали ленивого школяра учителя, имел большой вес в президиуме Академии наук, то есть относился к категории больших людей, перед коими маленьким, навроде школьных преподов, не грех и поподличать…

Важный папа постоянно вояжировал на иностранные симпозиумы, откуда привозил отпрыску все самое модное и продвинутое. Поскольку среди презентов находились свежие западные пластинки, Игореху всегда окружали прихлебатели, готовые на все, лишь бы послушать последний «пласт». Попасть в гости к волосатому недоделанному битнику для всей этой шушеры считалось большой честью.