Кто из взрослых научил его такой присказке, неизвестно, но, глядя на тугие щеки-булочки соседского мальчика, в это легко верилось. За судьбу «пиложеных и моложеных» можно было не переживать: залежаться на прилавках торговых точек им не грозило.

Если малыша спрашивали: «Данька, что делают твои родители?» – тот, не задумываясь ни на секунду, спокойно отвечал:

– Водочку пьянствуют.

Вот уж действительно, устами младенца…

Разумеется, никакими пьяницами его папа с мамой не были, но по праздникам у них иногда собиралась компания молодых одиноких педагогов. Появлялся повод распить бутылочку-другую, вспомнить про однокурсников, побренчать на гитаре. Кто-то из великовозрастных шутников и научил ребенка отвечать про «водочку пьянствуют».

По прошествии времени Наталья Алексеевна вспоминала об убогости школьной жизни времен своего детства не с насмешкой, а, скорее, с симпатией и жалостью. Ограниченность педагогов узкими рамками школьной программы, их затюканность бытом, неумение разбудить в учениках интерес к своему предмету во многом объяснялись нищетой существования, ежедневной борьбой за элементарное выживание.

Уважения заслуживало хотя бы то, что никто из них не спивался от тоски и безнадеги. Каждый, кто как мог, нес свой крест, по мере способностей все же не уставал сеять разумное, доброе, вечное. По крайней мере, пытался. Даже постоянно находившийся подшофе трудовик Егор Иванович вносил свою лепту в воспитательный процесс, обучая питомцев выбивать зубилом из куска жести выкройки детских ведерок, а потом при помощи молотка и плоскогубцев превращать полуфабрикаты в готовые изделия.

…«Такая жалость!» – подумала с теплой улыбкой Наталья Алексеевна, подъезжая к очередной станции и вглядываясь в те м ные строения, смутно маячившие за окном. Этот навык так и не пригоди л ся ей в жизни. С тех замечательных пор зубило больше ни разу не доводилось держать в руках, даже на даче, где порой прих о дилось выполнять весьма заковыристые р а боты…

* * *

В монотонном потоке обыденности происходили время от времени события, озарявшие серенькую деревенскую жизнь ярким светом. Родители Натки, несмотря на огромную занятость, делали все возможное, чтобы по мере возможности приобщать детей к культуре. В семье старались читать, смотреть серьезные фильмы, обсуждать их сообща. Иногда Черновцы всей семьей отправлялись в Новосибирск, совмещая культпоход в театр с визитом к городским родственникам.

Иногда в Новосибирском академическом театре оперы и балета давали спектакль для всего района. В такие дни из Курундуса отправлялась электричка, которую от первого до последнего вагона заполняли жители сел Тогучинского района. Представление (чаще всего это был балет) начиналось часов в двенадцать дня. Перед увертюрой на сцену выходил представитель театра и объявлял: «Постановка посвящается нашим замечательным хлеборобам, животноводам и механизаторам!»

В наши дни представить себе такое, конечно, невозможно. Во времена Наткиного детства спектакли для тружеников села давались один-два раза каждую зиму, причем бесплатно. Единственно, приходилось расплачиваться в буфете за съеденное и выпитое. Впрочем, робеющие от непривычной роскоши сельчане в антракте бросались вовсе не в буфет. Они степенно расхаживали по фойе Оперного, длиннющим коридорам, рассматривая богато украшенный интерьер, портреты артистов, висевшие на стенах. В театре царила атмосфера настоящего храма искусств. Это ощущали все, даже люди, весьма далекие от служения музам.

В отличие от большинства других сельских детей с театром Натка была знакома с раннего детства. Сначала ее, совсем маленькую, приводили в Театр юного зрителя на спектакль «Кошкин дом». Из увиденного в памяти отложилась пышных форм женщина в обтягивающем розовом платье, игравшая свинью Хавронью. Хавронья возлегала на столе и отчаянно чесала одну ногу другой. Оборки юбки задирались при этом до самых панталон.

Затем произошла встреча с детским балетом «Доктор Айболит» в Оперном театре. Впечатления от великолепного зала с бордовыми бархатными креслами, гигантской люстрой, тяжелым занавесом завораживали детскую душу. Сказка начиналась уже здесь, под этим огромным куполом…

Особенно поразили юную зрительницу белоснежные статуи античных богов и богинь, которые горделиво возвышались в специально отведенных нишах вдоль стен зрительного зала. Грациозно наклонившаяся вперед Венера, непринужденно-естественный в своей древнегреческой наготе Аполлон – все это было из другого, сказочного мира, и когда открылся занавес, волшебство происходившего на сцене казалось продолжением того, что началось сразу после входа в зал.

Спектакль, выпущенный в 1947 году, стал жемчужиной детского репертуара театра. Уже через год, в 1948-м, его наградили Сталинской премией, и шел «Доктор Айболит» на сцене Оперного целых сорок лет. Несколько поколений новосибирцев было знакомо с приключениями добрейшего доктора и его друзей.

Вылазку в театр родители превращали в праздничное мероприятие по полной форме. После окончания утреннего спектакля глава семьи задавал риторический вопрос:

– Ну что, дорогие мои… А не пообедать ли нам сегодня в кафе?

Ответ был понятен сам собой, и все семейство торжественно отправлялось в сторону кафе «Спутник», находившееся рядом с театром. В отличие от неказистых забегаловок, числившихся в ранге кафе чисто номинально, «Спутник» представлял собой заведение почти ресторанного типа. Посетители сдавали одежду в гардероб, в зале сияли столики, покрытые накрахмаленными скатертями, на них красовались рюмки и бокалы тонкого стекла. Заказы принимали аккуратные официантки в красивых фирменных передниках.

Обед превращался в настоящее действо. Алексей Михайлович, у которого в кои-то веки появлялась возможность почувствовать себя настоящим мужчиной, демонстрировал своим дамам верх галантности. Он раскрывал перед каждой твердые лакированные корочки меню, предлагая выбрать то блюдо, которое им хотелось бы заказать.

«Спутник», хоть и отличался приличным видом, но ассортиментом своим до ресторанного не дотягивал весьма существенно. Из первых блюд, кроме привычных щей-борщей, в наличии имелись солянка и окрошка. Венцом вторых блюд являлись котлеты по-киевски и какое-то варево в горшочках.

Вкуса всех этих кулинарных изысков Наталья Алексеевна не запомнила. В памяти осталось только, как Зоя Максимовна, истомленная ожиданием заказа, начинала нервно поглядывать на часы, опасаясь опоздать на электричку.

– Надо было зайти в обычную столовую, – выговаривала она отцу. – Давно бы уже поели и денег меньше потратили.

– Ладно, мать, не расстраивайся. И заказ сейчас принесут, и на электричку успеем. Зато девчонкам какой праздник будет!

– Ну да, – соглашалась мать, – пусть хоть поучатся себя вести в приличном месте.

И тут же добавляла:

– Девчонки, слышите? Всем выпрямиться, убрать локти со стола. Положите по салфетке рядом с собой. И прекратите, наконец, вертеться!

Не вертеться было куда как сложно. Всё в нарядном зале вызывало интерес: картины, висевшие на стенах, раскидистые пальмы в огромных квадратных кадках, женщины, одетые по-городскому. А главное, не терпелось узнать, что папа закажет на сладкое – мороженое или трубочки с кремом?

Поскольку выезды в театр совершались в зимнее время, и опасность простудить горло перевешивала все другие аргументы, к чаю Алексей Михайлович обычно заказывал хрустящие слоеные трубочки с нежнейшим заварным кремом. Так они и слились в Наткином сознании – театральные спектакли и трубочки с кремом. Первые давным-давно стали воспоминаниями, а вторыми Наталья Алексеевна иногда позволяла себе побаловаться. И всякий раз, надкусив невесомо-нежную плоть кулинарного лакомства, вставал у нее в памяти образ ее замечательного папы и его голос:

– Учите сегодня уроки пораньше, и в постель. Завтра едем в театр.