На мирном поприще, где обстоятельства не требовали проявления этих качеств, Дмитрий Андреевич снискал уважение коллектива и учеников за доброжелательность, простоту и справедливость. Такой же доброжелательностью, каким-то домашним уютом и спокойствием веяло от его жены Инны Ивановны. В дебрях математических премудростей она не только чувствовала себя как рыба в воде, но умела доходчиво, ясно донести свои знания до самых тупоголовых учащихся. У Натки Инна Ивановна преподавала в восьмом классе, и этот период стал самым светлым этапом во взаимоотношениях школьницы с цифрами, латинскими буквами и прочими математическими символами. За одну из четвертей она умудрилась получить даже пятерку.

Несколько учительниц, входивших в ядро коллектива, закаленные в баталиях ветераны учебника и указки, были женами главных специалистов совхоза. Все они, каждая в свое время, подобно декабристкам, отправились вслед за своими сужеными, распределенными на село после окончания сельхозинститута. Педагогини прижились, смирились, обросли хозяйством и привычно тянули лямку на всех фронтах своей нелегкой жизни.

Вторым эшелоном шли выпускники новосибирского пединститута, отправленные в трехлетнюю «ссылку» после получения диплома. Эти появлялись в стенах школы едва ли не каждую осень. Бессемейные одиночки умудрялись каким-то образом «слинять», едва дотянув до конца четвертой четверти. Семейных в ряде случаев затягивало сельское житье. Довольствуясь тем, что есть, они принимались вить гнездо вдали от манящих городских огней. Совхоз предоставлял им вполне приличные по сельским меркам квартиры в новых домах, которыми быстро застраивались окрестные пустыри.

Одна из таких молодых семейных пар поселилась в соседнем с Черновцами доме. Скворцовы преподавали физику, приехали в сельскую школу по распределению и как-то сразу попали в струю. Их хорошо приняли как педагоги, так и школяры. Жилищная проблема решилась для них в первые же дни – в городе о таком не приходилось и мечтать.

Находясь рядом, выглядели супруги Скворцовы довольно забавно. Жена (ее тут же на сельский манер начали величать за глаза Скворчихой) была крупной статной молодой женщиной с упругой «химкой» на коротких светлых волосах. Она казалась старше своего возраста благодаря не только телосложению, но и характеру, серьезному и решительному, похожему на мужской.

Супруг, которого мгновенно окрестили Скворчиком, на диво точно соответствовал своему прозвищу. Высокий, тощий, очкастый, с маленькой головой на длинной шее и вихляющей походкой он во всей красе представлял собой тип смешного нелепого чудака, этакого Жака Паганеля, героя фильма «Дети капитана Гранта». Чудной оказалась не только внешность Скворчика, но и поведение. Рассказывая о чем-то, в самых неожиданных местах он прерывал фразы подвизгивающим хохотом. Видя, что кто-то из учеников не слушает на уроке, физик нараспев произносил:

– Ивано-о-о-в, выйди-и-и из класса-а-а! Тебе здесь не ме-е-есто.

Но в общем и целом Скворчика любили за добродушный нрав, увлеченность своим предметом и обширную эрудицию.

Всякий раз, купив мужу костюм, Скворчиха первым делом зашивала все карманы. Но ее усердия хватало ненадолго. Через несколько дней карманы физика начинали топыриться мотками проволоки, запчастями к приборам, отвертками, плоскогубцами… Нередко из нагрудного кармана вместо авторучки торчал молоток. Жена сокрушалась, но сделать из подростка-переростка степенного солидного мужчину ей не удалось до самой смерти. Так он и остался на всю жизнь скворчиком – легкой беспечной птахой, живущей в своем удивительном мире, наполненном фотонами, протонами, электронами и прочими невидимыми сущностями.

Школяры, зная фанатизм учителя по отношению к своему предмету, нередко бессовестно этим пользовались. Перед опросом класса время от времени кто-нибудь невинно спрашивал:

– Леонид Иванович, я вот не понимаю, как происходит процесс деления урана…

После этого об опросе можно было забыть! Физик брал в руки мел, становился к доске и – «понеслась Маруся в баню». Существовала лишь одна опасность: класс мог не попасть на перемену. Рассказ о делении ядра урана затягивался до момента, пока в класс не входил следующий предметник.

Третья категория педагогов казалась самой таинственной. Время от времени ветры истории заносили в село то один, то другой экземпляр, неизвестно откуда взявшийся и неизвестно каким образом приземлившийся рядом с классной доской. Подобно блуждающим огням, они возникали из ниоткуда и исчезали неизвестно куда, воплощая собой загадочность человеческих судеб. Поговаривали, будто таких высылали из мест цивилизации в медвежьи углы на поселение за разногласия с горячо любимой советской властью.

Гениев вроде Иосифа Бродского власти отправляли, очевидно, в более суровые и северные места, но и в Наткиной сельской школе появлялись изредка неординарные личности. Один из них, Улеф Францевич, полгода преподавал в десятом классе литературу. Откуда взялся прибалт пенсионного возраста в их деревенском захолустье, ученица не знала, но первым делом, кто бы сомневался, влюбилась в такого необычного для их мира человека.

Улеф Францевич вызывал симпатию европейской изысканностью, благородной сединой, колоритным латышским акцентом и элегантно прихрамывающей походкой. Во время ходьбы он пользовался массивной тростью с тяжелым витиеватым набалдашником темного металла. Старый подвылинявший пуловер с прибалтийским орнаментом смотрелся на нем лучше, чем на некоторых модные костюмы. Держался педагог замкнуто, отстраненно. Судя по всему, ему было о чем рассказать питомцам, но наученный горьким опытом он не лез в дебри психологии, философии и тем более политики. Предмет свой Улеф Францевич вел формально, строго в рамках программы и через полгода так же неожиданно исчез из школьных стен, как в них появился.

Наткина любовь завяла, не успев расцвести пышным цветом. В памяти осталось, как элегантный педагог шагает по коридору, опираясь на свою необычную палку, и только.

* * *

Во всем, что касается школьных любовей, барышне откровенно не везло. Классе в восьмом ее сердце покорил одноклассник, постигавший премудрости наук по второму кругу. Второгодник, у которого над верхней губой уже пробивался темный пушок, откровенно пренебрегал учебой и слыл в школе отъявленным ловеласом. Если его и привлекала какая-то наука, то, несомненно, наука страсти нежной. В ней, похоже, второгодник достиг куда более заметных успехов, нежели в прочих предметах.

Не по годам развитый юноша носил взрослый костюм с галстуком, заигрывал с десятиклассницами, а на школьных вечерах, широко расставив ноги на манер Муслима Магомаева, пел известные шлягеры тех лет: «А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала» и «Я иду к тебе навстречу и я несу тебе цветы, как единственной на свете королеве красоты». На незаметную «заучку», не отрывавшую голову от книг, красавец-певун не обращал никакого внимания, предпочитая добиваться благосклонности девушек постарше. Восьмиклассница на уроках и переменках тайком пялила глаза на своего избранника, вздыхала и рисовала в воображении славные деяния своего героя.

Однажды классная руководительница, по всей вероятности, устав от болтовни, которой занимались соседи по партам, решила перетасовать класс и рассадила учеников по новому. И вот – о, чудо! – красавчику выпала участь сесть рядом с Наткой. Он, безразлично шмякнув учебники на парту, плюхнулся на указанное учительницей место. Натка от такого близкого соседства с предметом своего обожания, подобно старозаветным барышням, едва не хлопнулась в обморок. Она уткнулась носом в парту и, едва дыша от смущения, принялась отчаянно рисовать загогулины на обложке тетради.

Увы, увы! На следующий день произошло событие, в пух и прах разбившее все ее романтические мечты. Неизвестно, какими деликатесами позавтракал в то роковое утро смазливый второгодник, но когда он сел за парту, на Натку столь густо пахнуло смесью лука и чеснока, что она снова чуть не лишилась сознания. На сей раз от отвращения. Любовный туман рассеялся, как по мановению руки…