* * *

…Мощный всхрап соседа вернул женщину в реальность. Когда он, повернувшись, успокоился, она снова принялась размы ш лять о своем. Как-то ей довелось услышать не лишенную высокомерия п о говорку: «Можно вывезти девушку из деревни, но деревню из деву ш ки вывести невозмо ж но».

– Боже мой, – не без горечи думала Наталья Алексеевна, – кто же автор этой галиматьи, кто ее тиражирует, упиваясь собстве н ной значимостью – пройдохи-журналюги, не жалеющие мать-отца ради красного словца, отливающие голубизной мальч и ки-мажоры, «оттюнингованные» красотки, готовые на все для очередного «п а пика»? Сколько дней выдержали бы гламурные чаровницы и забавн и цы, окажись они в деревенских условиях, наедине с печкой, водой, которую нужно носить в дом ведрами, да просто с холодным сорт и ром во дворе, наконец? Впрочем, не исключено и вполне вероятно, что многие из тех, кто сегодня «на лабутенах и в офигительных штанах», ша г нули на городские проспекты именно с утопающих в грязи сельских улиц и просе л ков…

Все «прелести» деревенского быта в полной мере наличествовали и в их семье. С рождением младенца трудностей, само собой, прибавилось. Но и радости тоже. С первых дней появления в доме младшей сестренки Натка с энтузиазмом взяла на себя обязанности няни. Ей нравилось возиться с Валюшкой, агукать, забавлять игрушками. Случалось всякое. Меняя однажды пеленки у грудничка, старшая нечаянно уронила его с родительской кровати. Лететь было невысоко, ребенок даже не заплакал. Судя по всему, он даже не понял, что с ним произошло. Зато Натка напугалась до смерти. С громким ревом она кинулась на крыльцо. Зоя Максимовна, возившаяся в огороде, встревожено бросилась навстречу дочери:

– Что случилось?

– Я Валюху уронила-а-а!

– Да ты что? И оставила ее одну? Пойдем скорее, посмотрим!

Женщины, большая и маленькая, заспешили в дом. Валюшка, которую нянька успела благополучно водрузить на прежнее место, похныкивала, испытывая дискомфорт от мокрых, так и не поменянных пеленок. Мать, внимательно осмотрев руки, ноги, головку малышки, успокоила Натку:

– Не плачь, все у нее в порядке. Если бы ей было больно, она кричала бы сильнее тебя.

Потом мать перепеленала младенца, дала ему грудь и через какое-то время снова оставила на попечение старшей сестры.

От напряженной жизни или от каких-то других причин молоко у кормящей мамаши вскоре начало пропадать. Когда малышке исполнилось два или три месяца, пищи ей стало явно не хватать. Прежде спокойная и тихая Валюшка принялась капризничать, плакать по ночам. Встревоженная мама обратилась к соседке Анфисе:

– Физа, Валюха-то стала плохо спать, кричит все время, может, заболела?

– Да она у тебя просто голодная, – спокойно отреагировала многоопытная Анфиса. – Ей молока твоего уже не хватает. У вас корова хорошая, здоровая, возьми парного молока, разведи кипяченой водичкой немножко, чтобы жирность снизить, и дай ей в пузырьке. Для начала возьми совсем маленький, из-под пенициллина, надень на него соску и посмотришь, что будет.

Молодая мать сделала все, как сказала соседка. Не без тревоги, понятное дело. Рекомендации не вполне соответствовали медицинским представлениям о вскармливании младенцев. Каким же удивленным стало ее лицо, когда дите жадно вцепилось в соску и принялось усердно чмокать! Наполнять пузырек пришлось несколько раз, пока сытый ребенок не начал блаженно подремывать.

Так вопрос с питанием решился сам собой. Вскоре вместо молока в бутылочку стали наливать жиденькую манную кашу. Высосав полную бутылочку, обладавшая прекрасным аппетитом девочка протягивала пустую тару маме, словно говоря: хочу добавки! «А чего скупиться? Хочет, пусть кушает!» – подсказывала здоровая деревенская логика.

Вскоре подслащенная манная каша явила свои замечательные свойства. Ребенок на глазах начал округляться, превращаясь в мишку-коалу. Из кроватки его вытаскивали не без труда. При этом «младшенькая» обладала просто ангельским характером. Валюшка могла сколь угодно долго спокойно лежать в кроватке, теребить в руках какое-нибудь случайно попавшее к ней перышко, бумажку, обертку конфеты. На руки охотно шла к кому угодно, лишь бы взяли. Бабушка Нюра, прибывшая на временную подмогу, с удивлением говорила:

– Первый раз вижу такого ребенка. Чужой ее на руки берет, а она к нему ручонки тянет, не плачет!

Через некоторое время забили тревогу медицинские кадры. Патронажная сестра, наблюдавшая за развитием девочки, убеждала:

– Ребенок нуждается в обследовании. Вам нужно вести ее в районную больницу. У нее, наверное, сердце больное. Такая полнота ненормальна.

Зоя Максимовна поначалу встревожилась. Но обладавшая огромным жизненным опытом и не меньшим здравым смыслом свекровка, приехавшая навестить родню, успокоила:

– Сами они больные! Придумали что! Ребенок хорошо ест, хорошо спит, не капризничает, играет, всем улыбается… Да разве больные дети так себя ведут?

Бабушкины доводы показались убедительными.

* * *

Ко второму лету, проведенному в молодом степном совхозе, жизнь семьи понемногу обустроилась. Наладился относительно нормальный быт, кормилица-коровка давала вволю замечательного молока, зеленели грядки огорода и саженцы посаженного предыдущей осенью сада. Находившаяся в длительном летнем отпуске мама-учительница крутилась как белка в колесе в череде домашних дел. Для Валюшки, научившейся сидеть, купили небольшую легкую сидячую коляску голубого цвета. С тех пор, куда бы Натка ни шла, коляска с сестрой стала ее постоянной спутницей.

Сидевшая в обнимку с бутылкой манной каши или игрушкой в руке младшенькая спокойно посматривала по сторонам, изучая мир, радостно улыбалась, если с ней заговаривали, и вообще доставляла няньке минимум хлопот. Оставив ее где-нибудь неподалеку, старшая сестра успевала поиграть с соседскими ребятишками в прятки, скакалочку, мяч.

Вечером сестры нередко отправлялись встречать корову. На окраине поселка собиралась по этому поводу целая толпа бабушек и детей – наименее занятого контингента. Они дожидались, когда пастух пригонит общее стадо с выпасов к поселковой околице. Там каждый отыскивал свою буренку, теленка, овечек и гнал животину в собственный двор.

Ежевечернее сборище бабусь своей говорливостью тоже, не хуже очереди у магазина за хлебом, напоминало лондонский Гайд-парк. Только публика, состоявшая из старых да малых, вела себя несколько иначе. Политические события, деятельность властей всех мастей ее не интересовали в принципе. Пока ребятня лазала по бревнам, наваленным неподалеку от большого склада, пытаясь отыскать лазейку в склад, старухи судили-рядили обитателей поселка: у кого что делается дома, кто с кем гуляет, какой мужик чем бьет жену, какая девка забеременела вне брака.

Особой темой разговоров в их кругу являлась смерть. Говорили о ней как о событии рядовом, ежедневно сопутствующем жизни. По большому счету, в этом, наверное, заключалась их приобретенная с годами мудрость. Как сказал один умный человек, не стоит относиться к жизни слишком серьезно, никому еще не удавалось выбраться из нее живым.

Всякий раз, встречаясь друг с другом, бабуленции живо интересовались, не умер ли кто в их округе. Если таковое случалось, истово крестились, вздыхали, желали отошедшему или отошедшей царствия небесного, а потом долго обсуждали их жизни, совершенно не придерживаясь принципа «о мертвом либо хорошо, либо ничего». Ничего подобного! Грязное белье покойничков полоскали с такой истовостью, что оно только развевалось на ветру.

Поскольку, как известно, от людей на деревне не спрятаться, многим сельчанам было известно, что дочек директора совхоза воспитывает приемная мать. Не раз какая-нибудь «сердобольная» сплетница фальшиво-жалостливо пыталась погладить Натку по голове, приговаривая: «Мачеха-то не обижат?»