Самый сильный удар случившееся нанесло по Алексею Михайловичу. В начале 1960 года, буквально за несколько месяцев до смерти жены, его перевели на новое место работы – директором только что организованного целинного совхоза. Назначение являлось несомненным продвижением вперед. Представилась возможность из несусветной глухомани перебраться ближе к областному центру, жить в более комфортных условиях.

Поселок, куда вскоре предстояло уехать сестрам, состоял из нескольких улиц свежепостроенных домов. Здесь имелись некоторые признаки цивилизации в виде школы-десятилетки, больницы, бани и клуба. Целина, которую осваивали всей страной, находилась в центре внимания. «Целинники-былинники», прибывавшие на новые земли со всех концов Советского Союза, пользовались почетом, являлись уважаемыми людьми, героями. О них писали в газетах, романах, снимали документальные и художественные фильмы.

Одна из кинокартин, «Иван Бровкин на целине», очень достоверно передавала как внешний вид населенных пунктов, выраставших на неоглядных степных просторах, словно грибы после дождя, так и атмосферу, царившую в обществе. Все это девочки увидели собственными глазами, когда их перевезли на очередное место жительства.

До этого произошло еще одно важное событие. В жизнь осиротевшей семьи вошла новая женщина. Произошло это стремительно, буквально через несколько месяцев после похорон мамы Аннушки.

Осознавая отчаянное положение старшего сына, бабушка Нюра принялась решительно действовать. Со всем пылом своего характера она начала подыскивать ему новую жену, аргументируя свои поиски словами: «Пропадет мужик один с дитями на руках. Да еще на такой работе. Или навалится какая-нибудь, окрутит, будет Алешку миловать, а дети досыта есть не будут».

Пережив подобное в детстве, она опасалась, как бы внучек не постигла такая же участь. Отец, по-видимому, находился в настолько деморализованном состоянии, что у него попросту не было сил вступать в дискуссию с матерью. Он сразу принял ее точку зрения, предоставив бабуле карт-бланш на все дальнейшие действия.

Баба Нюра, пошушукавшись с многочисленными кумушками, ближними и дальними родственниками, вскоре вызнала, что в соседнем поселке проживает с родителями незамужняя молодая женщина. Серьезная, с хорошей репутацией, работает в школе. Этого оказалось достаточно, чтобы кандидатуру сочли подходящей. При помощи все тех же кумушек-голубушек сначала организовали встречу бабушки с возможной будущей невесткой. Встреча прошла успешно. На первомайские праздники на смотрины отправился отец девочек. Судя по тому, что после недолгого разговора он сделал предложение добропорядочной учительнице, выбор бабушки устроил и Алексея Михайловича.

Значительно позже, когда девчата освоились, сдружились с преподавательницей биологии Зоей Максимовной, та однажды рассказала им историю:

– Отец ваш приехал знакомиться со мной на первомайские праздники. А до этого, как раз накануне, мне приснился странный сон. Будто сижу я в каком-то глубоком погребе и не знаю, как из него выбраться. Вдруг вижу, над погребом склоняется высокий статный мужчина. Мне кажется, он и лицом на Алексея был похож. Мужчина протягивает мне руку, я ухватилась за нее, и он легко, как пушинку, вытащил меня…

Вот и не верь снам! О своем младенческом видении, предвещавшем смерть матери, Натка тогда не рассказала, но в очередной раз вспомнила о нем. Эти воспоминания обжигали душу даже сильнее, чем произошедшая несколько лет назад утрата.

* * *

Для сестер знакомство с будущей новой мамой состоялось через несколько недель после отцовского сватовства. В начале лета Натка с Маринкой и бабушка сидели дома, занимаясь своими нехитрыми делами. Внезапно открылась дверь, в нее вошел Алексей Михайлович вместе с посторонней женщиной – темноволосой, высокой, статной, хорошо одетой. На ней было светло-серое демисезонное пальто, туфли на высоком каблуке, в руках объемистая сумка. Натке незнакомка сразу понравилась своим «городским» видом. Особенную симпатию вызвали туфли – светло-кофейного цвета, украшенные небольшой белой пуговкой.

– Вот, дети, – с нарочитым спокойствием произнес отец, – это ваша новая мама. Скоро мы вас заберем от бабушки и будем жить все вместе.

Если говорить о том, какие чувства испытала в тот момент Наташа, самым сильным являлось смешанное со страхом и радостью любопытство: что будет, как будет, куда их повезут… С бабушкой тепло, привычно, понятно, но перед девочками приоткрывалась новая дверь, и было неясно, что ждет за ней. От этого все сжималось внутри, и одновременно почему-то становилось весело – как при прыжке с чего-то высокого.

Женщина спокойно сняла пальто, подошла к сестрам, стала расспрашивать, как их зовут, что они любят, а потом достала из сумки подарки: детские книжки в ярких обложках, альбомчики для рисования и огромную коробку, в которой помещалось невиданное богатство – целых двадцать четыре переливающихся разными цветами карандаша.

Потрясение! До этого девочкам приходилось довольствоваться лишь разновеликими огрызками дешевенького купленного бабушкой унылого шестицветного набора. Натка даже не представляла, что на свете существуют карандаши фиолетового, розового, бирюзового, бордового цветов.

(Рачительная бабушка сразу же спрятала детские сокровища подальше. Потом она очиняла по одному карандашу и выдавала детям для рисования. Таким образом, подобно художнику Пабло Пикассо, девочка Наташа пережила синий, розовый и прочие периоды своего творчества. Особую нежность вызывал в ее душе карандаш бирюзового цвета. Он казался самым волшебным. Юная художница рисовала им волшебные замки, волны бурного моря и глаза на пол-лица у сказочных красавиц, имевших по четыре пальца на руках. Надо сказать, эта особенность также роднила ее творения с шедеврами Пикассо.)

Потом все сели за стол. Взрослые разговаривали о чем-то своем, очевидно, о делах, связанных с переездом. Девчонки переглядывались друг с другом, украдкой присматриваясь к незнакомой женщине, которой предстояло стать их новой мамой. Было странно называть ее мамой и непонятно, когда начинать – то ли уже сейчас, то ли ждать подходящего момента, который наступит неизвестно когда.

Первой заветное слово сказала Маринка. Произнесла она его просто и естественно. Видимо, трехлетний малыш сильно скучал по маминой ласке. Всё же получить материнскую любовь в ее традиционном понимании девочкам так и не удалось. Ласковость и сердечность не являлись отличительными чертами характера Зои Максимовны. Она была женщиной сдержанной, рациональной, словам и фальшивому умилению предпочитала конкретные дела.

А дел всегда было невпроворот. Пожалуй, лишь на второй половине собственного жизненного пути Наталья Алексеевна по-настоящему поняла, насколько нелегко приходилось ее родителям, сколько моральных и физических сил требовалось просто для того, чтобы мало-мальски сносно существовать. Особенно непросто пришлось молодой хозяйке. Воспитывать двух неродных девчонок, это не фунт изюму. А потом появилась своя, третья.

* * *

Началась новая жизнь с переезда. От бабушки Нюры семейство уехало в начале июня. Всю ночь трюхали на так называемом «пятьсот веселом» поезде, останавливавшимся возле каждого столба. На станции их встретила машина, крытый брезентом газик, за рулем которого сидел симпатичный молодой водитель, представившийся Виктором.

Легковушка очень долго, как казалось Наташе, ехала по утренней степи, изредка разбавленной небольшими березовыми колками. Пыль вилась из-под колес столбом. Зоя Максимовна вела разговор с водителем, расспрашивала о его житье-бытье, о поселке, куда они ехали.

Фамилия шофера была немецкая. В новом целинном поселке, как и по всей Сибири, немцев тогда жило довольно много. Их домики, на первый взгляд, такие же, как у всех, отличались какой-то особенной аккуратностью, прибранностью. Вряд ли это зависело от уровня достатка, в то время примерно одинакового у всех. Скорее, сказывались черты национального характера.