Изрядно намучившись в процессе складывания букв в слова, участники процесса переходили к следующему, не менее напряженному этапу. Химическим карандашом, который будущая школьница то и дело обмусоливала во рту, начинали совместными усилиями карябать печатные буквы в тетрадке. Наставница поддерживала дрожащую детскую руку ученицы своей, по-мужски внушительной, сморщенной от бесконечных стирок.

Баба Нюра горячилась, раздраженная неуклюжестью ученицы, то и дело заставляла переписывать корявые закорючки. Процесс обучения редко обходился без тычков и подзатыльников. Но девочка стойко сносила испытания, ибо знала: после окончания урока ее ожидает награда. Ровно в девять вечера по радиоприемнику начиналась передача «Театр у микрофона».

При первых словах диктора учебные принадлежности откладывались в сторону, присмиревшая благостная бабуля брала в руки вязание, и обе женщины, большая и маленькая, уносились в сладкую страну грез. С какими только литературными героями ни знакомила их черная коробка радиоприемника! Затаив дыхание, обе следили за борьбой хороших и плохих персонажей, за страданиями Анны Карениной, вынужденной жить с нелюбимым мужем, за мучениями Катюши Масловой, вызванными ее собственной неосторожностью.

Обсуждение услышанного проходило на равных. Не зря говорят: что старый, что малый. Бабушка живописно, порой весьма своеобразно, комментировала поведение персонажей, хитросплетения сюжета, любовные переживания. При этом она не уставала внушать:

– Мужчинам уж никак верить нельзя! Когда мужику что-то нужно (что именно, она благоразумно не объясняла), он к тебе и так и эдак подластится. А потом отряхнулся и пошел.

Почему неведомый мужчина, получивший от женщины или девушки нечто нужное ему, куда-то уходит и зачем он при этом отряхивается, девочка объяснить не могла, да и не очень задумывалась над этим. Только в сознании не укладывалось, какая от взрослых мужчин может исходить опасность – это же не мальчишки-хулиганы какие-нибудь. Разве мог, например, ей сделать больно ее большой, сильный, добрый папа? Или бабушкины сыновья, дяди Нестер и Михаил – они всегда приносили племяннице подарки, играли с ней, катали на велосипеде по улицам поселка.

Правда, от младшего дяди Михаила (в семье его звали Минькой), работавшего трактористом, Натке время от времени доставалось. Молодой, не обремененный житейскими заботами он жил в общежитии машинно-тракторной станции – МТС, к матери заскакивал перекусить или помочь по хозяйству. Племянницу, первую малышку в семье, Михаил любил неуклюжей любовью не обученного тонкостям педагогического процесса молодого человека. Своеобразно подшучивал над ребенком – то незаметно подсыпал в чай соль вместо сахара, то принимался нарочито громко читать вслух сказку про сестрицу Аленушку и братца Иванушку – место, где козленочек жалобно кричал:

– Огни горят горючие, котлы кипят кипучие, ножи точат булатные, хотят меня зарезати!

Эти строчки пугали «племяшку» до дрожи. Она бросалась на дядюшку, пытаясь вырвать страшную книжку, тот изворачивался, хохотал, бабушка начинала ругаться, чтобы он не пугал ребенка. Такая кутерьма продолжалась порой до самого ухода родственника.

Кроме этой детской книжки у бабушки имелась другая, не менее страшная – про Василису Прекрасную. На одной из страниц художник нарисовал во весь разворот жилище бабы Яги. В самой избушке ничего пугающего не было, но по периметру обитель зла окружал частокол столбов, увенчанных человеческими черепами. Для вящей живописности каждую глазницу украшал горячий уголек, испускавший яркие лучи. Словом, было с чего ума сойти! Когда дядя Минька, которого Наташа просила почитать книжку, брался за «Василису Прекрасную», то сразу находил ненавистную картинку и начинал показывать ее племяннице. Разумеется, ни о каком продолжении чтения речи уже не шло…

Эта история получила свое логическое завершение. Маринка, младшая сестра, которая той зимой жила у бабушки эпизодически (время от времени ее увозили к другим родственникам), однажды изорвала жуткую книгу. Если кто и горевал по этому поводу, то уж точно не Натка!

* * *

Сказочные герои, стоявшие на краю гибели, кроме страха за их дальнейшую судьбу вызывали в душе бурю эмоций, в первую очередь, жалость. Встреча с настоящей смертью, произошедшая той же зимой, произвела совсем иное впечатление.

В начале зимы, когда замерзшая грязь еще дыбилась на дорогах, у соседки тети Сони, жившей напротив бабушки в еще более убогой завалюхе, умерла дочь, совсем юная девчонка. Как говорили взрослые, она наложила на себя руки, узнав, что забеременела. Натку оставить было не с кем, поэтому бабуля взяла ее с собой на похороны.

В комнатенку набилось полно народу. Сновали под ногами замурзанные ребятишки, плакали тетки, облаченные в серые телогрейки и плюшевые жакетки. Самоубийца лежала в гробу одетая, как невеста, в белое платье с фатой на голове. Она была больше похожа на большую куклу, уложенную в красивую подарочную коробку. Сходство с коробкой дешевому гробу придавали резные бумажные фестончики, обрамлявшие его края.

Натке зрелище показалось скорее красивым, чем печальным и страшным. Детская фантазия выстраивала собственную логику всего происходившего. В соответствии с ней выходило, что девушку заколдовал злой волшебник, и найдись сейчас принц, способный ее поцеловать, умершая тотчас ожила бы, и все начали радоваться.

Мифический «принц», скорей всего, и стал причиной такого печального финала. «Мужчинам уж никак верить нельзя». Она знала, что говорила, суровая мудрая бабуся.

А в марте сестры вместе с бабушкой и теткой Алей отправились еще на одни похороны. В Новосибирске в городской больнице умерла мама. Операция по удалению части больного легкого прошла удачно, но, видимо, врачи плохо зашили какой-то сосуд. Вечером в палате у больной открылось внутреннее кровотечение. Нужного специалиста рядом не оказалось, и в итоге случилось то, что случилось.

Туберкулезом Аннушка, как звали ее близкие, болела достаточно давно. Время от времени лежала в больницах, обследовалась, подлечивалась. Возможно, болезнь можно было бы вылечить терапевтическими средствами. К началу шестидесятых годов в стране появились достаточно сильные лекарства, женщина имела возможность хорошо питаться, жила в деревне на свежем воздухе. Но Аннушка сильно переживала, не раз говорила: «Зачем Алеше больная жена?» Когда в горбольнице предложили удалить часть больного легкого, она, не раздумывая, согласилась оперироваться.

– Я провожала ее до самого приемного покоя, – рассказывала потом младшая сестра матери, тетушка Дина. – Когда шли по территории больницы, где местами уже зеленела трава, говорила ей: «Аннушка, может быть, передумаешь, все-таки операция серьезная, у тебя дети». Она отмахнулась со словами: «Сестра называется! Вместо того чтобы подбодрить, отговариваешь. Все хорошо будет! Возьми мое пальто, шаль и приходи за мной, когда выписывать будут…»

… – Мама, мама! – с горечью подумала Наталья Алексеевна, п о правляя сползающую с вагонной полки подушку. – Это фамильное упрямство, желание все делать по-своему в тебе, как в прабабке Анисье, очевидно, тоже цвело пышным цветом. Как вспоминала та же те т ка Дина, когда мать ссорилась с отцом, она могла месяцами не разговаривать с ним, общаясь лаконичными з а писками.

Время от времени Наталья Алексеевна задумывалась, каким было бы ее детство, как сложилась судьба семьи, не прими мама в те последние дни своей жизни опрометчивого решения… А может, не такого уж опрометчивого? Быть может, она обдумывала его долгими бессонными ночами или когда глотала таблетки, вгляд ы валась в мутные рентгеновские снимки больных легких – кто т е перь ск а жет?

После смерти матери семью захлестнул поток новой, сове р шенно иной жизни. Для детей страшное событие довольно быстро отошло на второй план. Только отец до самой смерти хранил в партийном билете, святом для него документе, маленькую, п о желтевшую от времени фотографию любимой женщины – совсем молоденькой, крас и вой, с веткой сирени в руках…