На фоне корявой мебели узенькая темная этажерка, теснившаяся в углу, казалась еще более легкой и невесомой. На полках этой единственной в доме фабричной вещи размещались немногочисленные книги. Среди них выделялся пузатый томик Владимира Маяковского в темном, бордового цвета матерчатом переплете. Обложку украшал оттиснутый профиль поэта. Открывалась книга фотографией революционного трибуна. Грубые, резкие черты лица казались Натке, еще не умевшей читать, крайне непривлекательными. Помимо всего прочего было как-то обидно: поэт – и такой страшный.
Так и осталось непонятным, кто в доме бабушки читал в те времена В. Маяковского, каким образом «лучший, талантливейший поэт нашей эпохи» (Сталин) оказался на книжной полке в рабочей семье? Наверное, принес кто-то из Наткиных дядьев, младших братьев отца. Тетка Аля, единственная дочь бабы Нюры, читать не любила в принципе. Куда больше ее привлекала практическая жизнь. Встав с пятнадцати лет за прилавок, она всю жизнь просчитала деньги, в основном чужие. Как проходил процесс торговли, сказать трудно, но к концу своей трудовой жизни тетка Аля сделала один простой, но глубокий по смыслу вывод: «В этой жизни верить можно только себе и печке!»
* * *
Главной читательницей в семье являлась бабушка. Читала она, что называется, взахлеб, запойно – в любую свободную минуту и до глубокой ночи. Среди толстенных романов, которые приносили из библиотеки ее дети, предпочтение отдавала тем, где писалось «про жисть». То есть про то, как плохо жили люди до Октябрьской революции и как наступившая советская власть вывела всех на светлый путь. Благо, недостатка в подобного рода писанине в стране не существовало.
Все описываемое в книгах «Миколавна» принимала за чистую монету, искренне сопереживала героям и не уставала повторять:
– Мы должны Богу молиться за нашу родную советскую власть. За все, что она для нас делает. Мы и хлеба досыта при царе не ели!
Никакого богатства за десятилетия, заполненные тяжелым трудом, женщина не приобрела, но в этих словах была своя правда. Ее семья, жившая в начале XX века в Белоруссии, билась в тисках отчаянной бедности. Своей земли имелось, как образно выражалась бабушка Нюра, «курицу выпустить некуда». Отец ее работал садовником у богатого пана. Он и посадил во дворе их хатки одно-единственное дерево – грушу. О вкусе ее плодов бабуля вспоминала всю жизнь и говорила:
– Умирать буду и перед смертью тую грушу вспомню.
По рассказам бабушки, до переселения в Сибирь жили они где-то на западе Белоруссии, на границе с Польшей. Жизнь шла типично местечковая. По булыжной мостовой ездил на кляче старьевщик с будочкой, выдававший ребятне за всякий хлам то пятачок, то пряник, то свистульку. От времен детства у бабы Нюры оставалась забавная присказка. Когда она видела разгром и бардак у кого-нибудь в доме, то всегда приговаривала: «Як у жида в возе». При этом слово «жид» не несло в себе ни малейшей отрицательной окраски. Оно обозначало лишь национальность старьевщика, не более. Иногда бабушка добавляла:
– Хороший был жид, добрый, всегда нас, детвору, подкармливал. Кому конфету дасть, кому праник, а кому и петушка леденцового не пожалеет. Ну, тогда праздник! Леденец вся улица оближет. А попробуй не дай, с тобой тогда другие дети водиться не станут.
Судьба обходилась с бабушкой Нюрой сурово с самого детства. Сначала ее отец, Наташин прадед Николай, сдернул семью с места и по столыпинской программе переселения безземельных крестьян отправился в поисках лучшей доли через необъятные просторы России в далекую незнакомую Сибирь. Еще раньше там поселился кто-то из его родственников, хорошо отзывавшийся о новом месте жительства.
По всей видимости, переезд дался прадеду непросто. Вскоре после прибытия в Кузбасс заболела и умерла его жена, оставив на руках у вдовца восьмилетнюю Нюру и совсем маленькую Верочку.
– Верочка, – рассказывала в минуты откровений бабушка, – сильно походила на маму, была настоящей красавицей. Небольшого росточку, тоненькая, с длинными черными волосами. Это я в отца пошла, дылда здоровенная, а сестра у меня как куколка всегда была!
Прадед, отличавшийся весьма крутым нравом, носил серьгу в ухе и внешностью был «цыган цыганом». На новом месте после смерти жены он женился во второй раз. Завладела его сердцем молоденькая бойкая бабенка, все достоинства которой заключались в умении петь, плясать и рожать что ни год. Хозяйкой она была никакой. Все многочисленное потомство росло, как трава в поле, питаясь чем бог послал. Чтобы сбыть с рук лишний рот, старшую прадедову дочь в десять лет отдали в няньки. До своего замужества, случившегося в шестнадцатилетнем возрасте, Нюрша (так называл ее отец) промыкалась по чужим людям.
Рассказывая о своем беспросветном детстве, Наткина бабушка нередко говорила:
– Больше всего жалею, что отец меня после четвертого класса забрал из школы. Мне так хотелось учиться! И учительница у нас хорошая была, добрая…
От лет, проведенных в стенах школы, у бабуси осталось в памяти стихотворение, которое она рассказывала довольно часто. Звучали нехитрые строчки так:
Из бумаги петушка Катя смастерила.
Разукрасила бока, хвостик приклеи́ла.
Вот стоит мой петушок гордо на окошке,
Поднял красный гребешок, растопырил ножки!
Во всезнающем интернете сказано, что автор сего шедевра К. Лукашевич. О самом стихотворении «Бумажный петушок» в Сети упоминают многие. Тоже, наверное, через бабушек приобщились к прекрасному…
* * *
Идеологическая убежденность бабы Нюры, превозносившей советскую власть, основывалась, во-первых, на собственном ее опыте. Во-вторых, она была женой коммуниста, такого же бедняка, как она сама. Новая власть вознесла «беспортошного» парня на достаточно высокую ступень. Очевидно, ее муж Михаил Александрович имел какое-никакое образование, потому что при советах ему доверили возглавить потребительскую кооперацию в одном из районов Кемеровской области.
Впрочем, недолго музыка играла. От той же власти дед Михаил впоследствии и пострадал. В середине тридцатых годов он в чем-то провинился и попал не то в трудармию, не то в исправительно-трудовой лагерь. Оттуда молодой крепкий мужчина вернулся крайне истощенным, смертельно больным. От язвы желудка открылось внутреннее кровотечение, и вскоре Михаил Александрович умер, оставив молодую вдову с четырьмя детьми на руках.
Но бабушка Анна не относила эту трагедию на счет социальной системы и по-прежнему продолжала считать советскую власть избавительницей от любой несправедливости. Не последнюю роль в этом играло чтение газеты «Правда», которую бабуля выписывала наряду с районной газетой на свои скромные копейки. Впрочем, не исключено, что подписка на главную газету страны была добровольно-принудительной, и отказ от нее могли счесть политическим поступком с соответствующими последствиями.
«Правду», эту огромную простыню, отпечатанную на рыхлой желтоватой бумаге, приносили в бабусин домишко регулярно. Хозяйка мельком проглядывала заголовки, сетовала по поводу обилия врагов у нашей страны, а потом… А потом по этим колючим заголовкам начинала учить чтению старшую внучку Натку.
– Пэ, рэ, а, вэ, да – что получилось?
В ответ молчание. Туповатой ученице прилетал подзатыльник, затем учительница заводила пластинку снова:
– Это какая буква? А это? А как будет вместе?..
Удивительно, но при такой нехитрой методе Натка довольно быстро выучилась читать, впоследствии полюбив этот процесс всей душой. Позже, повзрослев, Наталья Алексеевна поняла: уважение к печатному слову бабушка внушила ей собственным поведением. Для бабы Нюры обучение внучки чтению было не просто тягостным занятием, а неким священнодействием.
Происходило это по вечерам. Прежде чем усесться за стол, покрытый затертой клеенкой, «Миколавна» чисто-начисто вытирала его от крошек. Электричество в поселке отключали часто, надолго и без предупреждения. Бабуля подливала керосин в лампу, регулировала язычок пламени, чтобы тот горел достаточно ярко. Натке вменялось в обязанность подмести пол. К занятиям учительница и ученица приступали в хорошенько выметенной комнате, за чистым столом, собранные и готовые к битве за знания до последней капли крови. Бабушка по такому случаю даже снимала свой старенький, далеко не первой свежести передник.
