Камера темницы, расположенной в городе Солен на юге Идаволла, была именно такой, какой вы обычно представляете себе камеру. Минимум света. Максимум сырости и грязи. Тяжелая, давящая атмосфера, как будто холодные каменные стены сейчас сдвинутся, погребая вас навечно. Где-то по углам иногда попискивали крысы, — но при приближении этого человека они мгновенно прятались.

Любое существо, претендующее на разумность, испугается тяжелой поступи инквизитора, а крысы очень умны.

Чего, по-видимому, нельзя было сказать о человеке в камере, — молодом, едва ли старше двадцати пяти лет, иллирийце, путешествовавшем через Солен и обвиненном в использовании черной магии.

— Уже? — с дерзостью в голосе спросил он, когда отец Теодор подошел к решетке, — Начнешь пытать или сперва прочитаешь проповедь?

— Я не стану тебя пытать, — ответил инквизитор, — Я не оскверню свои руки кровью. Этим займутся палачи.

Тонкая бровь юноши ехидно вздернулась.

— А, ну, прости. Это, конечно, совершенно меняет дело. Мне так гораздо легче, правда.

Суровое, будто высеченное из камня лицо священника даже не дрогнуло.

— Не ерничай, колдун.

Пленник покачал головой:

— Я не колдун. Я просто ученый.

— Все колдуны так говорят, — возразил отец Теодор, — Не пытайся обдурить меня. За короткое время пребывания в Солене ты выиграл в карты столько, сколько не каждый его житель видел за свою жизнь.

Иллириец пожал плечами:

— Я везучий… Ну, и, если совсем уж честно, немного жульничал. В этом раскаиваюсь, но и только. Инквизиция теперь занимается карточными шулерами?

— Твоя шпага разделяется на две!

— А тут и вовсе никакой магии, — с легким удивлением ответил юноша, — Заплати втридорога оружейнику, и он тебе сделает такую же.

Отец Теодор покачал головой и продемонстрировал вырванный лист бумаги:

— При тебе была найдена книга с неизвестными письменами. Несомненно, она хранит в себе колдовские тайны.

Юноша в гневе метнулся к решетке, ухватившись за нее руками и сверкая глазами на инквизитора.

— Эти письмена — всего лишь старый язык! До Заката Владык на нем говорили на половине света! Это не колдовство; это всего лишь история тех времен. Да проклятье, вы что, по обложке не видите?!

Священник рефлекторно отстранился, но тут же взял себя в руки. Сурово нахмурившись, он демонстративно подошел к решетке и приблизил лицо к гневным глазам обвиняемого.

— Ты можешь говорить все, что угодно, колдун, но ты не можешь ничем подтвердить свои слова. Я в последний раз предлагаю тебе покаяться. В противном случае этой ночью начнутся пытки. И если ты надеешься на договор с богомерзкой Иллирией, который в неведомом помутнении своего рассудка принял наш славный Герцог… То не надейся. У меня работают лучшие палачи всего Идаволла. Они выбьют из тебя признание раньше, чем договор вступит в силу.

— Так вы всегда и поступаете? — процедил сквозь зубы юноша, — Выбиваете признание? Неважно, виноват человек или нет, невиновные горят ничуть не хуже?

Вот теперь во взгляде инквизитора отразился гнев.

— Нет. Я защищаю Идаволл от таких, как ты, дольше, чем ты живешь на этом свете. Не тебе сомневаться в том, что я караю виновных.

Неожиданно обвиняемый рассмеялся.

— Да нет. Я не сомневаюсь. Сейчас я полностью уверен, что все, кого ты покарал, были невиновными.

— Почему ты так считаешь?

Иллириец выдержал драматическую паузу.

— Потому что если бы ты хоть раз имел дело с настоящим колдуном, ты ни за что не ухватился бы за решетку.

Инквизитор попытался поспешно отдернуть руки, но не смог этого сделать. Все его тело затрясло, лицо исказилось от боли. Пять болезненно-долгих секунд, — и тело отца Теодора рухнуло на пол. Стоило этому случиться, как колдун небрежно открыл дверь камеры.

— И проверял бы замок по три раза на дню.

— Как ты думаешь, какой он? — спросила Лейла, вертясь перед зеркалом.

Лана пожала плечами. Что она могла ответить? Будучи не только лекарем маркизы Леинары Иллирийской, но и ее подругой, она не могла сейчас испортить ей настроение дурными предположениями. Не могла она и обнадежить ее: так уж сложилось, что эжени Иоланта Д’Исса (или просто Лана, как она предпочитала, чтобы ее называли друзья) с недоверием относилась к мужчинам. О, нет, она не считала, что среди мужчин не бывает достойных. Скорее она полагала, что по каким-то причинам жизнь ставит в ее окружение лишь тех, кто может подтвердить такое мнение. Пустышек, лицемеров, лжецов и притворщиков. Ей хотелось бы считать, что жених ее подруги, которого та никогда не видела, будет исключением.

Но, увы, слабо верилось.

— Я его никогда не видела. А сама ты как считаешь? — вывернулась чародейка.

— Я думаю, он будет настоящим сказочным принцем, — прикрыла глаза маркиза.

Лейла была неисправимо романтична. Хотя она прекрасно знала, что её судьба как дочери Герцога, — выйти замуж по расчету, она зачитывалась романами и упрямо верила в Настоящую Любовь. Именно так, оба слова с большой буквы. Иногда Лана одергивала подругу, слишком ушедшую в мечтания. Иногда рука не поднималась. Вот, как сейчас, когда до встречи с женихом — маркизом Идаволльским, — Лейле оставались считанные часы.

Помимо отношения к мужчинам, они были не слишком похожи и внешне. Несмотря на свои девятнадцать лет, лицо Лейлы по-прежнему оставалось по-детски округлым. Светлые кудряшки и ясные голубые глаза придавали ей кукольный вид. Дополняла образ любовь к пышным подолам и широким рукавам, подчеркивавшая характерную для иллирийцев хрупкость телосложения.

Лана была всего на три года ее старше, но все же разительно отличалась. Ее лицо было красиво спокойной, классической красотой. В статике она могла показаться даже холодной, хотя любой, кому доводилось с ней общаться хотя бы пять минут, видел переполнявшие ее эмоции, сменявшие друг друга со скоростью урагана. Губы создавали слегка капризное впечатление, но не настолько, чтобы она могла показаться стервой. Прямые рыжие волосы доходили практически до пояса, а взгляд светло-карих глаз проще всего было охарактеризовать как «нездешний».

Последнее было вообще характерно для всех эжени — мастеров Искусства. Чародеев, как их еще называли. Вопреки домыслам простонародья, магия была именно Искусством, а не наукой. Хаотичным воплощением горевших внутри мага вдохновения и творческой силы. Считалось, что в дворянских родах Иллирии талант к Искусству передавался по наследству, — но даже несмотря на это, тех, кому действительно удавалось воплотить хотя бы одно заклинание, были считанные единицы, поэтому даже те чародеи, чей талант был не слишком практичен, пользовались огромным почетом. Что уж говорить о Лане, кому лучше всего удавалось использовать магию для лечения чужих душ и тел?

В Идаволле все было совсем по-другому. Идаволльцы издавна обвиняли чародеев в Закате Владык — катастрофе, тысячелетия назад разрушившей великие империи прошлого и отбросившей развитие человечества далеко назад. В этой стране свирепствовала инквизиция, безжалостно уничтожая тех, кто проявил талант к Искусству, — и даже тех, кого в этом лишь заподозрили.

И в этом заключалась одна из причин, по которым нынешний союз был так важен. Одним из его условий было прекращение «охоты на ведьм», что могло спасти сотни, а то и тысячи жизней. Упразднять инквизицию, разумеется, никто не собирался, но ее деятельность ограничилась бы теми, кто с помощью магии непосредственно причиняет зло людям. Бывали и такие, хотя Лана сомневалась, что человек, в котором нет созидательного начала, может достичь высот в Искусстве.

Впрочем, и сам по себе союз двух крупнейших государств полуострова мог положить конец многим векам войн, что тоже было важно. На этом фоне то, любят ли друг друга Лейла, наследница Герцога Иллирийского, и Амброус, сын Герцога Идаволльского, не имело особого значения.