Вторая зона напряженности – это граница традиций и новаторства. Великая битва XXI века – битва книги и монитора – лишь последняя по времени схватка в затяжной войне. Мы, люди, всегда разрывались между сохранением старого и внедрением нового. Это метание продолжается уже давно, оно вовсе не признак нашей технологичной эпохи, но часть встроенной в нас эволюционной программы. И дети, в силу самой своей природы, всегда находились на передовой этой войны.

Многие моральные и политические концепции, в особенности классические, консервативные, подчеркивают важность сохранения традиций и истории. Поддерживать культурную идентичность, укорененную в прошлом, оберегать свое место в культурной традиции – это глубокая и весьма ценная часть человеческой жизни. Те, кто воспитывает детей, передают эстафету традиций собственно в ходе воспитания.

В то же время одна из базовых функций детства – принимать нововведения и перемены. В самом деле, как это ни парадоксально, но если бы люди не совершали и не внедряли ничего нового, то не было бы и специфических культур и традиций, которые передаются последующим поколениям. Если бы не было непредсказуемых, совершенно новых событий, не было бы самой истории. Взрослея, дети, как правило, изобретают новые способы одеваться, танцевать, разговаривать и даже думать. Каким образом мы можем поддерживать ценность нашей культуры и традиции и передавать эти ценности последующим поколениям – но при этом поощрять наших детей придумывать совершенно новые ценности?

Науке есть что сказать об этих парадоксах любви и научения, и я буду вкратце описывать новейшие научные исследования, которые помогают нам понять, как именно “работают” любовь и научение. Исследования в области эволюционной биологии проливают свет на происхождение нашей любви к детям и на то, какую роль зависимость и независимость, специфическое и универсальное играют в этой любви.

В когнитивной науке появились новые подходы к понятию научения и новое направление исследований, которое изучает, как именно дети учатся у ухаживающих за ними взрослых. Даже младенцы и совсем маленькие дети чувствительны к социальным нормам и традициям и быстро усваивают их от своих воспитателей.

Но в то же время одно из величайших открытий последних нескольких лет заключается в том, что даже очень маленькие дети способны воображать новые возможности и осознавать новые пути, которые открываются для них самих или для окружающего мира. Новые исследования демонстрируют и объясняют, какой вклад игра вносит в обучение.

Благодаря нейроисследованиям в области развития мы начали понимать, чем отличается молодой мозг от старого. Мы также приблизились к пониманию того, как выглядит процесс перехода от раннего научения в ходе игры к более поздней стадии, в большей степени сосредоточенной на планировании в достижении определенных целей.

Все эти научные исследования указывают на одно и то же: детство живых существ предназначено для того, чтобы быть периодом разнообразия и возможностей, исследования и новаторства, освоения умений и воображения. Это особенно справедливо в отношении исключительно долгого человеческого детства. Однако замечательные способности человека к освоению и изобретению нового имеют свою цену. Возникает необходимость найти компромисс между исследованием и использованием, пробами и достижением цели, воображением и действием.

Эволюция предложила для этого компромисса свое решение: у каждого нового человеческого существа есть защитники – те, кто обеспечивает ребенку благополучное существование, возможность обучаться и давать ход воображению, несмотря на всю уязвимость малыша. Эти защитники также передают ребенку знания, накопленные предыдущими поколениями. И в их силах обеспечить каждому ребенку возможность создания новых видов знания. Конечно, в первую очередь к таким защитникам относятся родители, но также бабушки и дедушки, дяди, тети, друзья и другие заботящиеся о ребенке взрослые. Эти люди должны самоотверженно защищать каждого отдельного ребенка – но в то же время уметь отпустить его, когда он превратится во взрослого; опекун должен позволять подопечному играть – и в то же время учить его трудиться; он должен передавать традиции – и поощрять новаторство. Родительские парадоксы – это следствия фундаментальных биологических фактов.

Я не смогу предложить простого решения для этих парадоксов, для личных и общественных дилемм, которые из них вытекают. Простого способа управлять превращением абсолютно зависимого существа в совершенно независимое вообще не существует. Нет формулы, которая могла бы разрешить противоречие между тем фактом, что мы любим конкретного ребенка, и необходимостью принимать стратегические решения о воспитании детей в целом. Нет простого алгоритма, который помог бы взвесить сравнительную ценность труда и игры, традиций и новаторства.

Но в наших силах по крайней мере увидеть эти парадоксы и признать, что они далеко выходят за рамки обычной дискуссии о родительстве. Мы не должны ограничиваться размышлениями о том, приведет ли та или иная “родительская техника” к хорошим или плохим результатам. Размышления о детстве в более абстрактном ключе, в более широкой и более общей перспективе могут помочь нам сделать нашу дискуссию о родителях и детях более вдумчивой и менее конфликтной, более глубокой, но менее мучительной, включить в нее больше оттенков и меньше стереотипов.

Однако я думаю, что хотя мы и не в силах разрешить парадоксы, но все же можем найти к ним верный подход. Нам необходимо признать, что быть родителем (то есть заботиться о ребенке) означает вступить в определенные двусторонние отношения. Более того, нам нужно признать, что эти отношения уникальны. Воспитание ребенка не похоже ни на один другой вид человеческих занятий, которые обычно служат нам моделями и образцами. Воспитание детей – это совершенно особое, специфическое занятие, и оно нуждается в том (и заслуживает того), чтобы у него был свой собственный набор политических и экономических институтов, а у нас – особый, специфический способ думать о нем.

По сути дела, будь у нас идеальный пример того, как надо воспитывать ребенка, он, возможно, помог бы нам решить и другие сложные проблемы – и общественные, и моральные. Напряжение между зависимостью и независимостью, специфическим и универсальным, работой и игрой, традицией и новаторством нагляднее всего проявляется именно в детстве – но это же напряжение стоит и за трудноразрешимыми взрослыми вопросами. Эти противоречия влияют на наше восприятие и понимание множества явлений – от права на аборты и проблемы старения до вопросов искусства; и прозрения, которые мы получаем, когда понимаем детей, могут помочь нам решить и взрослые проблемы.

Мы могли бы начать думать о воспитании детей так, чтобы не увязнуть в трясине чувства вины или обреченности, инструкций для родителей и семейных историй, устоявшихся политических разногласий – всего того, из чего состоит большая часть современной дискуссии о детях и родителях. В наших силах признать, что отношения между детьми и теми, кто о них заботится, – самые важные и определяющие изо всех видов человеческих отношений.

Возможно, лучшая метафора этих определяющих отношений – это очень древний образ сада. Растить ребенка – все равно что выращивать сад, а быть родителем – то же самое, что быть садовником.

В модели родительства родитель скорее похож на ремесленника, например плотника. Согласно этой модели, необходимо внимательно и тщательно выбирать материал, по которому ты работаешь, – и, возможно, качество материала до некоторой степени определит то, что ты пытаешься изготовить. Но в целом твоя работа заключается в том, чтобы вытесать из этого материала конечное изделие, соответствующее чертежу, который ты держал в голове, приступая к работе. И определить, удалась ли работа, можно, посмотрев на готовое изделие. Не кривы ли двери? Устойчивы ли стулья? Враги плотника – неаккуратность и разнообразие; его союзники – точность и контроль. Семь раз отмерь, один раз отрежь.