«— А может стоило бы, лорд Малфой?

— Что «стоило бы»?

— Покаяться! Осознать наконец, как велика ваша вина!

— Нет, мистер Поттер. Не стоило бы.»

— Это страшно. То, что ты говоришь.

— Мне так не кажется.

— Нельзя жить, всегда отрицая любую свою вину! Никогда и не в чем не раскаиваясь! Это просто… это убьет тебя, убьет человека в тебе…

— Ты плохо слушал, — улыбка Драко один в один повторила улыбку Люциуса: горьковатая и всепонимающая. — Или я плохо объяснил. Вот сейчас — в убийстве Кэмпбела — ты раскаиваешься?

— Да.

— И это только твое дело, Гарри. Даже я здесь лишний. Это дело между тобой и… совестью, наверное, у Светлых это так называется? О себе я сказал бы «между мной и Родом».

— Черт, Драко, погоди! Ты хочешь сказать…

— Цыц! — резко оборвал его Драко. — Все, что хотел, я сказал. Моё — только моё, а твоё — только твоё. Впрочем, если Светлым обязательно нужен исповедник, то так и быть!

Малфой грациозно, без швов соскользнул на привычный тон — саркастический, издевательский, легкий:

— Я, так и быть, тебя выслушаю. Или найди кого-нибудь другого, менее слизеринца, я имею ввиду, только хорошо обдумай кандидатуру. Я бы рекомендовал Джиневру Поттер, она тебе быстро объяснит, сколько раскаяния должен вызывать факт убийства этого конкретного человека. Так же можешь на досуге заняться самобичеванием, постоять в углу, и, кстати, где-то в менорских подвалах могли заваляться вериги, я могу поискать, если хочешь. Но никакого Аврората, Поттер! Это понятно?

— Не смешно, Малфой.

— Совершенно не смешно! Поттер, однажды ты уже почти проделал этот фокус — после смерти того исполнительного аврора, помнишь? Тогда я тебя едва выцарапал у Фалька и у твоего собственного чувства вины. Прекращай это! Раскаяние — это наука Светлейшего, а ты ведь уже понял, что все его науки были рычагами манипулирования теми, кто ему верит?

— О любви, — сказал Гарри. — Его наука была о любви.

— Да, конечно! — ядовито скривился Малфой. — Если бы ты хоть что-то усвоил о любви, то точно не рвался бы в Аврорат!

— Почему?

— Действительно, — сказал Драко и как-то вдруг оказался очень близко. — Действительно, при чем тут любовь? Почему бы тебе не уйти, если я прошу остаться?

Это был грязный прием. Гарри так и сказал, когда снова смог дышать, и онемение отпустило его.

— Это грязный прием, Драко.

— Я знаю, и я никогда таковыми не брезговал.

— Ты просишь для себя или снова как Наследник Малфой?

— На этот раз я именно прошу, а не предлагаю сделку. Чувствуешь разницу?

— Мордред! — Гарри обессиленно упал навзничь, хорошо приложившись затылком о влажную землю. — Как ты это делаешь? Я никогда не чувствовал себя настолько запутавшимся.

— Очень просто я это делаю, — Драко навис над ним, перекрывая солнце. — Я тебе рассказываю базовые принципы элементарного самосохранения. Это та область знаний, которую ты всю жизнь старательно избегал не без помощи некоторых очень добрых людей, я думаю. Сохранения себя, Поттер, и я сейчас имею в виду не только физическую целостность. Ты мне нужен весь, полным комплектом, и я буду этого добиваться, как умею.

— Хорошо, — сказал Гарри. — Сдаюсь. Обещаю не делать глупостей.

— Не делать глупостей ты просто не умеешь.

— Драко, пожалуйста! Я не могу сейчас… мне нужно побыть одному.

— Пообещай не являться с повинной в Аврорат и не снимать браслет.

— Обещаю.

— Я буду дома.

Раздался хлопок аппарации, и Гарри остался на поляне один.

Некоторое время он просто плыл на бурных волнах противоречивых чувств и порывов, болтался на них, как лодка без весел, и отстраненно ждал, когда шторм уляжется, и на горизонте появится хоть какой-то берег, к которому будет шанс прибиться. Но постепенно мысли начали обретать законченную форму, и штормовое море эмоций превратилось в ровный поток размышлений.

Все-таки Драко потрясающе умел вправлять мозги на положенное им место. Сейчас Гарри сам не мог понять, отчего так стремительно и полно упал в ночь на второе мая, во всеобъемлющее ощущение того, что сегодня должен принести себя в жертву, чтобы уничтожить великое зло, иначе трупы за спиной будут напрасными и вскоре приумножатся многократно. Убийство оставалось убийством, но общий масштаб трагедии все-таки несравним, и он должен был понять это сразу, разве нет?

И еще Гарри был теперь полностью согласен с иронией Малфоя по поводу сурового и неподкупного правосудия. И правда, Кингсли совсем не нужен Спаситель Британии в Азкабане. Открытого суда все равно не будет, вопрос будет решаться кулуарно и из соображений пользы для Министерства, а отнюдь не высшей справедливости.

Правда, мнения Драко о том, что Кингсли с Фальком только и ждут момента, чтобы обвешать Избранного поводками и клятвами, он не разделял. При случае напомнить, чтобы надавить на больное и развернуть Героя в нужную сторону — это вполне вероятно, но далеко не на таких рабских условиях, как обрисовывал это слегка повернутый на власти Малфой. И, пожалуй, если бы Гарри был твердо уверен, что все будет именно так, то все же отправился бы сдаваться Фальку. Но был еще один исход, которого не предположил Драко, но который, чем больше думал о нем Гарри, тем более вероятным ему казался. Исход, от которого веяло тоскливой обреченностью. В этом варианте будущего Фальк смотрел на Гарри с усталым раздражением и спрашивал: «Парень, вот на кой черт мне было это знать?», а Кингсли говорил как всегда размеренно и веско: «Я ценю твою искренность, Гарри. Но припомни хорошенько, может, ты все-таки убил его при попытке вооруженного сопротивления аврору? Я уверен, что так оно и было». Кто ж откажет Победителю Волдеморта, немного не совладавшему с ненавистью к военным преступникам, даже после Победы не бросившим свою преступную деятельность, в праве собственноручно казнить одного из них без суда и следствия? Просто надо соблюсти видимость приличий, не заявлять об этом своем поступке на весь свет. Хотя даже если и на весь свет… Открытого суда не будет, еще и потому что множество честных волшебников просто не поймут, в чем вина Избранного, уничтожившего волдемортова прихвостня. Будет скандал в прессе и сотни адресованных Гарри писем со словами поддержки и прямого одобрения.

Именно страх подобного развития событий заставил Гарри полностью отказаться от мысли о явке с повинной. Как ни крути, выходило, что Малфой прав: это дело только между ним самим и его совестью. Только так Избранный может надеяться на непредвзятый суд.

Он долго еще лежал на влажной земле, пытаясь уместить в своем разуме новый образ себя самого — образ человека, способного заавадить беспомощного пленника. Получалось с трудом. Снова захотелось куда-то идти и что-то сделать, что-то, что положено делать с убийцами… Но тут ироничный голос Малфоя в голове снова начал предлагать постоять в углу или заняться самобичеванием, и порыв к поиску достойной кары увял на корню.

Гарри поднялся с земли и аппарировал. Постоял у могилы родителей в Годриковой Лощине. С дальнего берега Черного Озера посмотрел на башни Хогвартса. Неуверенно коснулся рукой гробницы Дамблдора, так много знавшего о раскаянии. Дольше всего задержался на могиле Снейпа, рассматривал памятник, словно надеясь у него узнать, был ли прав Драко, говоря об ошейнике из вины. Памятник молчал, источая знакомое отвращение к идиотским вопросам.

Кажется, с новым знанием о себе придется просто жить и ничего больше.

Малфой сидел в гостиной в обнимку со стаканом. Вошедшего Гарри он просканировал взглядом законченного целителя и поставил диагноз:

— Виски?

— Не сейчас, — Гарри устало привалился к дверному косяку. — Я обдумал твою слизеринскую логику, и пункт про компенсацию ущерба кажется мне очень здравым. Я угробил ключевого подозреваемого, а место так и не осмотрел толком. Надо проверить, приходил ли туда Аврорат, если нет, закончить работу.

— Я возвращался в холмы, сразу от тебя, — сообщил Малфой. — Внутрь не ходил, только смотрелся в округе и накидал следилок. По моим данным, никаких авроров и вообще людей там не появлялось.