— Драко. Я убил беспомощного человека. Дело даже не в самом заклинании, Авада только подчеркивает, что я хотел именно этого. Убить ради убийства.

— И отговаривать тебя бесполезно? — Драко так и не сменил тон.

— Бесполезно. Ты знаешь, что так надо.

— Конечно. Ты же всегда прав, верно? — этой фразой Гарри резануло, как Сектумсемпрой. Драко специально указывает на то, как Гарри присвоил себе право судить и осуждать на смерть?

— В общем, Поттер, просто выслушай одну вещь. Ты никуда не пойдешь. Я знаю, что ты сильнее и прошибешь любую мою попытку остановить тебя силой, поэтому я просто говорю: ты никуда не идешь.

— Драко, — Гарри постарался улыбнуться, чувствуя, как горькая нежность затапливает его с головой. Малфой все-таки не понимает. Не хочет понять. Ему потребуется время, чтобы осознать и смириться. Но он справится, он сильный. — Драко, я должен идти.

Он вырастил щит прямо из себя, осторожно отодвинул им Драко, оставив в его пальцах кусок своей мантии, и встал.

— Поттер, ты не понял. Я сказал…

Гарри не стал дослушивать.

Он аппарировал в министерский Атриум. Вокруг ходили волшебники, кто-то приветственно махнул ему рукой. Эти люди просто еще не знали, кто появился среди них. Оставалось надеяться, что Фальк сразу правильно оценит всю глубину…

Импульс от сигнального браслета прошил руку до самого плеча: рядом с Драко темная магия, смертельная опасность! Гарри аппарировал раньше, чем успел додумать эту мысль до конца.

…И оказался на той же самой окруженной соснами поляне. Малфой даже позы не сменил, так и сидел на земле, только в правой руке у него теперь был не лоскут от мантии, а палочка. И на него стремительно надвигалось полукольцо Адского пламени. Гарри сам не понял, каким заклинанием ухитрился практически мгновенно скрутить эту стену огня в багровый изогнутый канат, а потом уничтожить без следа. Только дуга обугленной земли осталась.

— Я сказал, что ты никуда не пойдешь. И я буду вызывать Адское пламя столько раз, сколько потребуется. Не жалко меня, пожалей хоть лес, тут все выгорит к Мордреду. И не факт, что Адское пламя в лесу вообще возможно остановить. Так что присаживайся, разговаривать будем, — Драко приглашающе похлопал по земле рядом с собой.

— Ты сдурел? — осознание, что Малфой устроил почти самосожжение только для того, чтобы заставить его вернуться, обрушилось на Гарри, как ведро кипятка на голову. Чертова Хоря хотелось вздернуть за шиворот и пару раз приложить головой обо что-нибудь твердое, просто чтоб он вспомнил о хрупкости собственной жизни и начал относиться к ней аккуратнее.

— Сдурел здесь ты, Поттер, — Малфой продолжал сидеть как ни в чем не бывало и изображать полнейшего отморозка. — Я примерно понимаю, от чего тебя так накрыло, только способ выразить свои переживания ты выбрал крайне неудачный. Повторяю в третий раз: ни в какой Аврорат ты не идешь. Сейчас ты будешь мне изливать душу, а я буду пытаться вправить тебе мозги.

Гарри сдался и опустился на гостеприимно предложенный Малфоем кусок земли. Адреналин и страх за Драко схлынули, оставив звонкую пустоту в голове. Что сказать Малфою, он не знал. Даже бить уже расхотелось.

— Ну? — требовательно спросил тот.

— Я не знаю, что ты надеешься услышать. Я убил связанного человека заклинанием Авада Кедавра, которое требует искреннего желания убить и только убить. Что еще?

— Это я и так знаю. Мне интересен ход твоих дальнейших рассуждений.

— О чем здесь можно рассуждать?

— Так, между нами опять культурная пропасть. Вот смотри, если я совершил что-то, на мой взгляд, неправильное, дальше я делаю две вещи. Во-первых, признаю совершенную ошибку, потому что иначе не смогу учесть ее в будущем и, вероятно, наступлю когда-нибудь на те же грабли, а это недостойно слизеринца. И во-вторых, если считаю нужным, ищу способы компенсировать нанесенный моей ошибкой ущерб. Это подход, который лично я считаю единственно правильным. Теперь же я хочу понять, что в такой ситуации происходит в голове у гриффиндорцев.

Гарри задумался. Спокойный, деловитый даже тон Малфоя как-то принижал и упрощал масштаб совершенного злодеяния. О таких вещах надо говорить не со слизеринцем. Голос Дамблдора — мягкий и утешающий или полный холодного отвращения — был бы более уместным для…

— Раскаяние, — сказал Гарри. — Раскаяние — единственный способ собрать расколотую душу обратно.

— Ага, — терпеливо кивнул Малфой. — Ты раскаиваешься?

— Да! — наконец-то был вопрос, на который Гарри знал однозначный ответ.

— Отлично. Вероятно, душа у тебя снова собралась в единое целое. С компенсацией ущерба разобрались. Ошибку ты осознал и учел на будущее?

— Это слишком по-слизерински для меня, Драко. Я должен рассказать Фальку…

— Зачем?

— Это и есть раскаяние.

— Вот этот момент я упустил. Еще раз: ты раскаиваешься?

— Да.

— И причем здесь Аврорат? Чем тебе эта полянка не подходит?

— Я совершил преступление. Я должен…

— Давай, герой, скажи это!

— Меня должны судить.

— Зачем?

— Чтобы определить степень вины и назначить наказание…

— Вот! — сказал Малфой и встал. Постоял спиной к Гарри, а когда развернулся, маска спокойствия уже слетела с его лица. Рот кривился в брезгливой гримасе, глаза метали молнии, а в голосе, когда он заговорил, было столько гнева, что над поляной ощутимо сгустились тени.

— Вот истинная суть вашего раскаяния. Обязательно нужен судья, который определит, насколько ты на самом деле виноват, и назначит наказание. На этом Дамблдор и держал Снейпа, знаешь? Служить «делу света», я уверен, можно разными способами, не обязательно быть учителем, если от учительства тебя тошнит, не обязательно опекать мальчишку, которого ненавидишь, и отправлять на смерть единственное дитя любимой женщины. Но Снейпу нужно было не раскаяние и даже не прощение. Судью и наказание он себе искал, и Светлейший с удовольствием стал судьей и устроил ему наказание длиною в жизнь. Раскаяние, чувство вины — это тот ошейник, за который так удобно водить любого, и любого заставить делать то, что он иначе никогда не сделал бы. Хуже Империуса. Я расскажу тебе, как это будет. Ты думаешь, Шеклболт произнесет суровую речь о том, что закон един для всех, потом свершится справедливый и неподкупный суд, и тебя запрут в Азкабан каяться в заточении? Все будет не так, Гарри. Ни Шеклболту, ни Фальку не нужна тень на сияющем образе Спасителя. Взрослые умные волшебники увидят своего неуправляемого маленького Героя, который уже надел на себя ошейник вины и готов отдать поводок в руки первому, кто присвоит себе право судить и назначать расплату. Тебя выслушают, осудят и решат «дать шанс», не ломать жизнь оступившемуся юноше. Но каждый раз, когда ты будешь показывать зубы и вообще делать не то, что нужно твоим судьям, тебя будут дергать за ошейник. Напоминать, что ты наказан. Что ты больше не имеешь права сам решать что хорошо, а что плохо, потому что однажды уже перепутал. И когда тебе прикажут отправить на смерть кого-то, кто тебе дорог, ты тоже не посмеешь ослушаться, ведь ты виновен и не смеешь рассуждать!

— Этому учат в Слизерине, да? Никогда не раскаиваться и не признавать за собой вины? — хрипло спросил Гарри. Сейчас в облике Драко ему виделось что-то демоническое: слишком острые черты, слишком гордая посадка головы и слишком много холодной злости в голосе. И в тоже время этот демон остро напоминал другую картину: трехлетие Победы, и Драко стоит на залитой солнцем трибуне под взглядами сотен ненавидящих его волшебников. Сияющий в солнечных лучах, невыносимо прямой, не сломленный. Не раскаявшийся.

— Этому невозможно научить. Это вдыхают вместе с воздухом Родовых поместий, — Драко медленно опустился на траву, чтобы оказаться на одном уровне с Гарри и смотреть глаза в глаза. — И когда мы сидели в Большом Зале после твоей Победы, еще не зная, станут ли нас судить или растерзают на месте, отец говорил мне именно об этом. Что теперь с нами могут сделать все, что угодно, но нельзя позволять себе поверить, что в любой из предстоящих нам кар есть хоть что-то, кроме права победителя.