- О, какой слог! – очередная усмешка и железный ритм сердца, никто никуда не галопирует! – А понимаете ли вы, что эти ответы могут таить в себе опасность большую, чем торпедные аппараты моего корабля?
- Во-первых, это не ваш корабль, мистер Сингх, - как старается выделить слово «мистер»! То, что Хан не состоит в военной иерархии, еще не лишает его права называться капитаном своего корабля! – Во-вторых, какими бы ни были опасными, как вы утверждаете, ваши ответы, они будут в надежных руках и, в-третьих, сейчас уже не тот дикий век, что вы помните.
«Не тот дикий век, надёжные руки», - в голове Хана бьются эти слова, сердце глухо бьется вместе с ними, будто прогоняя вербальные выражения – лживые! Насквозь лживые! – мешая с кровью по венам…
***
Маркус – тогда Хан ещё не знал, что этого человека, в ближайшем будущем – его врага номер один, зовут Маркус – не лгал. Но и правды не говорил никогда. И уж точно любому дикому веку было ещё очень далеко до того, что легко реализовал в просвещённом двадцать четвертом этот жестокий и безжалостный адмирал самого гуманного флота в Галактике.
От одного воспоминания волосы вставали дыбом, а дыхание порывалось пресечься: заявить права на собственность, это ещё не всё. Главное – сломать внутренний стержень. И, со свойственными ему умом и бессердечностью, Маркус нашел стержень, который точно сломает Хана.
- На твоей капсуле было написано, что ты – Хан Нуньен Сингх, - человек напротив с трудом произносит непривычное имя, усмехается опять, что-то кажется ему донельзя забавным, - но это громоздко, глупо и неудобно, поэтому отныне ты зовешься Джоном Харрисоном.
Хан не реагирует, не поднимает голову выше – всё пытается уберечь глаза от слепящего света, восторга, впрочем, тоже не испытывает, и это, по всей видимости, раздражает человека: снова удары обжигают тело, некоторые скользят по голове, и Хану приходится приложить массу усилий, чтобы остаться в сознании.
Чем-то очень довольный Маркус щелкает пальцами – по его жесту из стола появляется тонкий прозрачный экран, на котором свежеиспеченный Джон Харрисон наблюдает, к полнейшему своему ужасу, парное крепление капсул. Криокапсулы под номером один, его криокапсулы, в ячейке нет, зато номер два – Ханна! Ханна! – на месте.
Маркус следит за реакцией мистера Харрисона очень внимательно: отмечает и вцепившуюся в столешницу ободранную ладонь, и оставленное без поддержки сползающее одеяло, и вытянувшееся лицо, не побледневшее только потому, что дальше – просто некуда. Маркус следит и продолжает:
- Однако, я не строю иллюзий, Джон, мне нужно твое полное подчинение, всё, что ты сможешь мне дать, поэтому я предупрежу тебя один раз, только один, милосердие – не мой конек, - кажется доволен своей шуткой. Но разговор о предупреждении вселяет надежду. Может быть, никто не пострадает. – Вы упакованы так логично, по парам… Просто помни, Джон, что у меня все твои друзья, - кадр сменяется, помещение теперь другое, на стенах – номер склада, где стоят нераскрытые криокапсулы. – Верить на слово я бы сам, окажись в твоей ситуации, не стал, а провести демонстрацию мне никогда не жаль.
Хан ещё не успевает осознать весь жуткий смысл чужих слов, как кадр меняется снова, и криокапсула номер два, хранящая в себе Ханово сердце и его же душу, разлетается от мощного взрыва мерзлыми осколками.
Хан страшнейшим усилием сохраняет сознание, не дает ему разлететься осколками вслед за криокапсулой и несчастной душой, боль тела отступает, он будто парит над своей жалкой оболочкой, но страдание тела сменяет страдание куда более страшное – боль в сердце, пустота разума, разбитая гармония, вечное сиротство. Ханны – его Ханны! – больше нет. Он был бы согласен потерять руку, ногу, голову – но не её. Только не её. Берег, хранил, защищал, а теперь этот человек просто уничтожил его Ханну, будто обычную - рядовую, наскучившую, ненужную! - вещь.
Человек? Нет, абсолютно точно – не человек напротив продолжает говорить, будто выставляя клеймо и ещё не подозревая, какой черноты бурю породил в душе Хана Нуньена Сингха:
- Теперь, я уверен, мы поняли друг друга, Джон, - с некоторым удивлением следит за распрямившимся пленником, - позволь, наконец, представиться – твой хозяин, отныне и навеки, Адмирал Уильям Маркус.
Броситься на него сейчас – ничего не добиться, упустить шанс и оставить на произвол судьбы остальную свою команду, нет, Хан не таков. Он горбится обратно, стараясь выглядеть как можно более жалким и разбитым – сейчас это удаётся без усилий – усыпляет бдительность своего хозяина. Очень мило, адмирал, что вы соизволили представиться, но очень глупо, что вы забыли имя своего самого страшного врага, отныне и навеки – о, да! – надо только дождаться шанса. Хан всегда был терпеливым, терпеливым и упорным, а уж теперь – во имя своей Ханны – он будет ждать столько, сколько потребуется!
***
Хан выныривает из воспоминаний ярких до болезненности – до сих пор те осколки криокапсулы разрывают саму душу, но сердце бьется в прежнем ритме, будто механизм, отсчитывая удары и помогая стабильным ходом покинуть прошлое и вглядеться в настоящее, а конкретнее - в разобиженного вулканца. Кажется, Хан успел ему нахамить?
- Ваше молчание, мистер Сингх, говорит само за себя: вы не желаете делиться сведениями добровольно и не усугублять свою непростую ситуацию, - похоже, успел. – Поэтому в ближайшее время вас переведут в камеру, под круглосуточное наблюдение службы безопасности.
И – конечно, конечно же! – Хан не может сейчас удержаться:
- О, мистер Спок, я так соскучился по вашей службе безопасности! Эти стильные красные рубашки настраивают меня на бодрый лад, - отчетливо видно, что первый помощник Кирка очень хочет скривиться, но сдерживается. – А уж круглосуточного наблюдения мне особенно не хватало! Вы бы знали, до чего я люблю сияние софитов!
Спок из последних сил вежливо кивает на прощание, выходит, почти неприлично ускорившись, а Хан отпускает, наконец, пульс, и то, что отображают мониторы теперь, также далеко от нормы, как сам Хан Нуньен Сингх, гонимый диктатор, расставивший силки сам на себя и сам же в них отчаянно бьющийся.
========== Глава девятая, задумчивая ==========
Доктор долго ругался и пытался выторговать у неумолимого вулканца хоть ещё сутки для пациента – в первую очередь пациента, лишь потом – военнопленного, в стационаре медицинского отсека. Мистер Спок был непреклонен, хмур (насколько может быть хмурым вулканец) и сдаваться на уговоры доктора явно не желал.
Все это Хан наблюдал через прозрачную часть стены – опять, опять стеклянные перегородки! – и некоторое время даже удивлялся стойкости доктора. Впрочем, ни стойкость, ни красноречие ему не помогли, и окончательно обозлившийся лекарь влетел в палату:
- О чем вы с ним говорили?! – продолжил, не понижая тона, инициируя ввод стимулирующих и обезболивающих препаратов. - К Споку и так на кривой козе не подъедешь, а тут встал намертво! Даже соображения гуманности отметает, что для него и вовсе из ряда вон!
Доктор отвлекся от аппаратуры и взглянул Хану прямо в глаза:
- Научите меня, а?
Нуньен Сингх, не удержавшись, против воли фыркает, тут же жалеет об этом – сухое горло обдирает, однако не меняет выражение лица ни на йоту и абсолютно серьёзно отвечает тоже немного повеселевшему доктору:
- Это знание приходит только после трехсот лет заморозки, плена у маньяка-адмирала и серьёзной встряски электричеством!.. – вздыхает с нарочитым сожалением: - И, как не жаль, вербально не передается!
Доктор фыркает в ответ и ворчит уже гораздо менее экспрессивно, помогает Хану подняться – скоро явится наряд службы безопасности, чтобы препроводить обессилевшего диктатора в его родную камеру.
Слабо держащийся на ногах Хан заставляет доктора хмуриться вновь, а мысль диктатора - перейти в непривычное русло: «Он что, и впрямь хочет меня вылечить?»
Новое знание ужасно необычно и до странного приятно: доктор, который лечит, а не проводит опыты! Однако не стоит слишком задумываться о разных породах докторов – неприятные воспоминания, растревоженные вулканцем, могут помешать ему быть адекватным. Ну, или неадекватным, в глазах местных офицеров-то – точно неадекватным, размышляет Хан.
