Шайлих посмотрела Лорканну в глаза очень серьезно, не спеша начинать разговор. Грифон не выдержал и приподнял брови, без слов намекая, что ждет хоть каких-то слов, и почти уверившись: слова эти будут неласковыми!

— И как вы это растолкуете! Пусть не стали Элму! Но я-то заслуживаю объяснений! — притопнула длинной ножкой, сердясь как будто не на грифона, а на себя. — Что это у вас было за выражение про «покорила»?

Лорканн почувствовал себя по-настоящему связанным и загнанным в угол. Другое дело, что соображал он в таких ситуациях тоже быстро. Хотя тут стояла задачка посложнее: и намекнуть на истинный смысл (что покорила она грифона самым удивительным образом), и подтвердить больше поверхностный (раз у Шайлих есть сомнения в победе над ним).

— Это было отражение произошедшего в двух словах, мне негде, да и незачем было умалчивать: если бы я не успокоил Элма, он бы явился со всей родней, — пожал плечами как мог равнодушно. — Против них вы не выстояли бы, но пострадали бы обе стороны, и пеньки, конечно, больше. А что бы при Дворе ни рассказывали про меня, бессмысленное кровопролитие, особенно за свою монаршую грифонью персону, я не очень люблю!

Шайлих подошла ближе, сузила свои синющие глаза, наклонилась, устроив свое лицо прямо напротив его лица:

— Вы не ответили на мой вопрос! — и ноздри её сердито раздувались.

Лорканн поймал себя на том, что прижался затылком к дереву, пытаясь отстраниться, а глазами просто прикипел к чудесному личику бунтовщицы.

— Отчего же, ответил, — взял себя в руки и тоже по-заговорщицки склонился навстречу, зная, что ей будут заметны маленькие, будто следы от градин, шрамы на лбу и возле глаз, свидетельство пережитого пламени Семиглавого. — Это слово было отражением происшедшего! Происшедшей надо мной победы, например!

— Например? — разведчица перестала сердиться, но отодвигаться не собиралась, интересуясь то ли его лицом, то ли сменой дистанции при разговоре. — Там есть еще смыслы?

— Шайлих, милая моя бунтовщица, почти у каждого слова есть хоть по два смысла, — перевод темы подальше от «я в вас влюблен» удавался не блестяще. — Мы неблагие, нам не пристало выражаться прямолинейно!

— Но это не означает, что можно выражаться вовсе неясно! — Шайлих прищурилась снова сердито и почти уткнулась носом в его нос. — Извольте объясниться!

В минуту затруднения и слишком сильного волнения на помощь снова пришла его стихия, Лорканн будто увидел себя и Шайлих со стороны, как она склонилась, упершись ладонями в колени, как он сам подался, связанный, навстречу. Вместе с этой картиной пришло спокойствие, спокойствие и усталость.

— Я уже объяснился, пусть не совсем ясно, дорогая бунтовщица, — улыбнулся, наблюдая за её лицом: как она отреагирует, вдруг опомнится и отвернется? Однако, нет, Шайлих живо наблюдала за мимикой, как если бы надеялась, что выражение лица скажет больше, чем сам Лорканн. — Вы меня покорили! — склонил голову набок и потряс связанными руками.

Шайлих обиженно поджала губы, когда Лорканн договорил, улыбаясь лукаво и многообещающе, зная, что желтые глаза сияют, несмотря на белый день, заметно.

— И вы, — приподнял брови, — покорили меня, — отвесил небольшой придворный поклон, почти такой же, как отвешивал официально Счастливчику, будучи еще придворным магом: опуская голову с признанием чужих заслуг и настоящим почтением.

Даже глаза прикрыл, настолько вошел в образ. И открыл, получается, шею. Чего с ним не случалось уже очень давно.

Пораженный выдох Шайлих пошевелил волосы на макушке, так близко стояла девушка, а по спине грифона пробежали мурашки. Медленно, с достоинством, Лорканн выпрямился, откинулся, разрывая дистанцию, снова спиной на дерево. Улыбнулся ей, завершая разговор, не собираясь больше ничего объяснять: пусть догадывается сама, додумывает, достраивает, у женщин это получается прекрасно. И гораздо качественнее, чем если бы он прямо тут расписался в своих чувствах.

Намекам и себе дерзкая бунтовщица поверит явно больше.

А там, чем фомор не шутит, найдет в своем сердце место для старого грифона.

Лорканн устроился поудобнее, прикрыл глаза и все-таки заснул.

***

— В книгах написано, что король-грифон был самым страшным и свирепым нашим королем, но до него в хрониках упоминается лишь Счастливчик, а быть самым свирепым из двух, значит, быть просто свирепым, — задумчивый голосок звенел близко, похоже, мальчишка вновь облюбовал спину.

На голове зашуршало, по бокам от его лица опустились ладони, и Лорканн осознал, что птенец мало того, что оседлал шею, так ещё и голову щекой на макушке устроил! Как на подушке!

— У благих король тоже был свирепым, на картинках он серо-и желтоглазый, больше желто-, но он у них и есть, а наш неблагой почему-то пропал, даже на картинках, или я не все нашел, — грифону почудилось сожаление и сочувствие, захотелось потрясти головой, но тогда малец бы упал, он сейчас ни за что не держался. — Остался памятник, то есть вы, а вы взялись неизвестно откуда, простите, я так и не обнаружил планов или чертежей, как бы вас планировали и делали.

Лорканн все никак не мог прийти в себя от удивительного сочувствия. Да кому! Ему! Предположительно свирепому и ужасному королю-грифону! Именем которого пугают маленьких неблагих деток! Который служит основным персонажем самых жутких и темных легенд! Мальчишка! Птенец! Ему сочувствовал!

— В книгах написано, что все три короля встречались на собрании Трёх, бывшем раз в девять лет, — обнял памятник за голову и устроился на макушке теперь не щекой, подбородком. — А теперь тех, первых королей, только двое, и они, вроде как, не встречаются. Интересно, они по Лорканну скучают?..

За нынешний момент сам Лорканн бы не поручился, но тогда мир был понятнее, проще и гораздо волшебнее.

***

В голове застучала привычная боль устанавливающегося Окна, перед глазами поплыла благая ночь — черное с серебром покрывало неба, а сам Лорканн чуть не застонал, но не от ощущений, а от неотвратимости факта.

О да, благой волчара не мог найти момента лучше, чтобы связаться с неблагим королем! Чем когда он, Лорканн, сидит связанным водорослево-шерстяным убожеством посреди неблагой чащобы, а возле его правого плеча дремлет настороженная Шайлих!

Грифон зажмурился, малодушно надеясь, что ему показалось, даже приукрасить собственный вид в эту секунду он был не способен. Ему нужны были для такого высокоуровневого волшебства руки! Это же Окно! Это не иллюзия! Это связь между мирами!

Лорканн в отчаянии ударился пару раз затылком о ствол вяза, приютившего его и на ночь, и горячо взмолился старым богам, чтобы стража визит благого волчары благим же образом прохлопала.

И никакая ирония ситуации его сейчас не радовала.

Над головой раскрылось окно, удивительным образом (не иначе как Мидир услышал-таки молитвы, раз сам Лорканн был не в состоянии себе посодействовать) небольшое. Благой король любопытно уставился на Лорканна, принявшего самый безмятежный вид, который мог — в неблагих путах, сетях, со следами крови на дублете и рубашке, с явно разбитой губой.

Грифон догадывался, что это смотрелось по крайней мере нелепо, а для Мидира и вовсе гомерически смешно, однако волк не спешил оправдывать ожидания, сощурился, сверкая нехарактерной для белого дня желтизной глаз. Разница времен двух миров шутила с обоими ши занятные шутки: Мидиру приходилось вглядываться в ночь Лорканна, а грифону — стараться не ослепнуть от прямых лучей утреннего солнца.

— Знаешь, Лорканн, Айджиан звал нас на встречу Трёх, на этот раз подвигать его береговую линию, но я гляжу, — сощурился совсем уж неблагим образом, — ты и сам прекрасно развлекаешься!

Грифон не удержался и подозрительно осмотрелся за пределами Окна, отдельно оглядев Шайлих. Стражи пока не было видно, что не могло не радовать, однако это насторожило благого волка лишь больше, и Лорканн снова в последний момент удержал стон, когда сам волк оперся на край разрыва, высовываясь по пояс, с интересом осматривая обстановку.