— Было и такое время? — в синих глазах зажглось любопытство, интерес, но Шайлих вспомнила и о цели визита к ручью, принявшись промывать рану. — Когда от вас зависело не все в королевстве?
— Ну, как сказать, — Лорканн поморщился не столько от холодной воды, которую Шайлих чуть-чуть уговаривала сначала, удерживая в ладонях, потом прикладывая к ожогу, не столько от боли в ране, сколько от воспоминаний. — Счастливчик, знаете ли, был довольно деятельным королем, а вот соображение за ним не всегда поспевало. Часть свежесозданных проблем всегда доставалась мне в довесок — к тем, исключить появление которых было просто невозможно.
Девушка заинтересованно хмыкнула, возможно, даже бросила вопросительный взгляд, но грифон опять прикрыл глаза, спасаясь от обжигающих, ослепительных лучей. Ожог перестал саднить так противно, видимо, Шайлих знала толк как в лечении, так и в стихии своей воды, уговаривая помочь: рана закрылась первой корочкой, которая, конечно, будет еще трескаться и всячески доставлять неудобства, но это хотя бы не обнаженные вместе с нервами мышцы.
— Вы сказали, это был первый привет от Семиглавого? Значит, был и второй?
Лорканн неодобрительно приоткрыл правый глаз, покосился на вдохновенное и заинтересованное лицо девушки, вздохнул, пережидая, пока она разотрет поверх ожога какую-то мазь. Ощущение было не из приятных, поэтому грифон постарался сосредоточиться на заботливых руках и вопросе.
— Вы весьма внимательны, моя уважаемая победительница, за первым приветом Семиглавый осчастливил меня еще несколькими, например, — зашипел от проникновения мази под корку, — например, вот, глаза…
— Глаза?! То есть! Это как! Они же вот! Болят, конечно, похоже, от яркого света, но как этого может добиться змей? — да, не на шутку удивлена, еще бы, Лорканн и сам бы удивился. В гораздо лучшие времена даже не поверил бы.
— Конечно, они вот, ваша наблюдательность, уважаемая победительница, вас нисколько не подвела, — приоткрыл оба глаза, нарочно не стал ими светить, позволяя солнцу сделать радужку бесцветной и почти прозрачной. — Но теперь, я думаю, вы не удивитесь, когда я скажу, что в традиции собственного Дома родился и рос обыкновенно голубоглазым.
— Что? — даже рука с мазью зависла над раной. Нет, удивилась все же.
— Мои глаза выжгло черное пламя Семиглавого, уже когда змей повзрослел, а мы его все ловили, к счастью, это произошло во время финальной битвы, так что, — Лорканн потряс головой, стараясь забыть мучительные подробности, — у меня было потом время восстановиться.
Грифон изо всех сил гнал от себя ощущение беспросветного мрака, безнадежного выкрикивания имен тех, кто пошел с ним на битву, осознание, что выжил только он, придворный чародей, а потом шепотки вдоль улиц, которыми он шел, натянув шлем своего друга Счастливчика — своего мертвого друга Счастливчика — чтобы грифоново увечье не было различимо. Они шептали, что Лорканн все рассчитал, что Лорканн расчистил дорогу к трону и воспользовался первым же случаем натянуть головной убор короля, что все было подстроено, а в жестокости ему нет равных — и вот тогда он рассмеялся своим неуместным смехом впервые, не сдерживаясь, без стеснения. Что, конечно, добавило его образу пугающих черт безумия.
Тогда Лорканну было все равно: неблагие жители столицы знали об опасностях змея не понаслышке, но считали последнего выжившего укротителя змея не героем, а злодеем. Ну что ж, их воля, оправдываться Лорканн не собирался, а пугающая репутация могла помочь ему впредь — его продирало жутким ознобом, когда он с новым пониманием пытался мысленно выстроить будущее.
Все, кому он мог доверять, были мертвы.
И слепой грифон не имел права показать слабость. Просто не имел, иначе с таким трудом сколоченное общими усилиями королевство развалилось бы на куски.
— Эй, эй, Лорканн, — Шайлих замерла рядом, сжимая будущую повязку прямо на редкость крепко, склонив голову, чтобы заглянуть в его опущенное лицо. — Эй, это было давно, — прикоснулась в жесте поддержки к плечу, но поспешила исправиться и снова заняться раной.
Сочувствовать грифону все ещё казалось ей странным и нелепым. А может, просто боялась. Или не хотела ставить его в неловкое положение.
— Сколько вам лет, Шайлих?
Склоненное к его груди лицо заалело. Пусть вопрос прозвучал бестактно, Лорканну было важно понять — насколько он для нее древность. И без уточнений понятно: Шайлих чрезвычайно молода, бунтовщиками вообще обычно собираются те, кому далеко даже до трехсот лет…
— Мне скоро триста! — и краснеет еще больше.
Ну да, ну да.
— И под словом «скоро» вы понимаете лет пятьдесят? — следить за метаморфозами выражения ее лица было интересно, хотя и сложно, глаза все еще болели. — Или сто?
— Да какое вам до этого дело? — Шайлих зарумянилась вовсе, сердито насупливаясь, так, тут важно не перегнуть палку, похоже, вопрос, воспринимают ли ее всерьез, для девушки болезненный.
— Я спрашиваю потому, что мне, когда я оказался укротителем Семиглавого и королем Неблагого Двора, как раз доходило триста лет, — пусть на тот момент триста ему уже миновало, но не настолько сильно, чтобы считать эту малость разницей. — Я был ослеплен, но не властью, увы, а змеем; одинок и пугающ, и сейчас, когда миновало и впрямь много лет, изменился, кажется только возраст.
Уловил, как она напряглась, перематывая плечо, отругал себя за неверный выбор слов, и кто его за язык тянул! Поспешил свести к безопасной теме:
— И цвет глаз, разумеется, они восстановились, но не в прежнем виде, вы бы знали, Шайлих, насколько убедительным Лорканном мне пришлось быть, чтобы Мидир и Айджиан поверили, что я — это все ещё я! — голос сам собой потеплел, эти воспоминания веселили, хотя, конечно, тогда особенно весело не было. — Эти двое остолопов сначала кинулись меня тормошить, а стоило обернуться им навстречу, шарахнулись, как благой от Хрустального моря!
Шайлих хмыкнула, находя сравнение дополнительно забавным потому, что речь шла в том числе и о благом.
— Благой волчара зарычал, рогатый фомор хлестанул хлыстом нервно, а чтобы рассудительный Айджиан так себя повел, должно было случиться что-то из ряда вон выходящее, — вспоминать об этом как раз хотелось, на фоне былых приключений нынешнее недоразумение смотрелось смешной неприятностью. — И когда они одновременно атаковали меня в четыре руки, я осознал, что мой вид стал несколько… непривычным, — грифон тряхнул головой и довольно прищурился.
— И вы вспоминаете об этом с удовольствием? Как другие короли попытались вас убить за изменение цвета глаз?! — руки девушки застыли над повязкой, она неловко дернула бинт, но Лорканн не поморщился.
— Шайлих, уверяю вас, у них были основания так себя вести, изменился я достаточно сильно, но при этом не полностью, вероятно, они решили, что кто-то иной и гораздо более злобный захватил мой разум и тело, а это, сами понимаете, еще как повлияло бы на королевскую политику!
Девушка навострила ушки совсем отчетливо, а грифон понял, что говорить о королевской политике в любом ракурсе сейчас не хочет. Он и так был довольно близок сегодня к рассекречиванию! Поэтому вымученно — гораздо более, чем ощущал — улыбнулся и завозился, намекая на необходимость закончить перевязку.
========== Часть 10 ==========
— Интересно, а раз вы памятник Лорканна, наверное, можете что-нибудь сказать и про его характер? — голосок ребенка доискивался ответов с поразительно взрослым упорством. — Хотя бы то, что понятно по его лицу.
Живой памятник с трудом удержался от хмыканья: по его лицу невозможно было сказать, что старый грифон, например, обожает орехи, а также страсть его к справедливости для каждого или, тоже например — что сам Лорканн всегда был против деления неблагих на низших и высших.
Однако прочим было удобно делить именно так.
Что, разумеется, выводило Лорканна из себя и не читалось при этом по его лицу.
— А то в книжках пишут «свирепый король-грифон» или «яростный король-грифон»… — интересно, к чему малец ведет? — Но у короля-грифона наверняка бывало и хорошее настроение?
