— А пахнуть будет плохо… — Эраст присвистывает. — Знаешь, на тебя так смешно смотреть со стороны: корчишь невъебически крутую, а сама — сопля-соплёй.

Плевать. Меня столько раз называли пыжащейся малолеткой, что эта формулировочка давно потеряла всякий вес.

— Власть не обосрётся в страхе от ваших выкриков на площадях. Просто упрячут в тюрягу, или в психушку, — Эраст продолжает сотрясать проржавевший воздух. — Ты совсем не боишься за свою шкуру? Даже сейчас, разгуливаешь ночью по свалке в компании похотливого дядьки.

— Дядька! — позволяю себе хохотнуть от нелепости этого слова.

Я обхожу Эраста и начинаю осторожно спускаться по испещрённому грязевыми ямками склону. Ставлю ступни боком, всё равно немного скользя по намокшей старой траве. Внизу шумит пахучий ручеёк, вытекающий из поражённой коррозией трубы, что притаилась в толстой бетонной раме.

На свету бликуют воткнутые в землю пивные бутылки, оставленные местными выпивохами. Как-то раз я подобрала несколько штук этой стеклотары и устроила себе мини-тир, рискнув прийти на свалку с заряженным Глоком. С трудом вставленный магазин, дрожь в руке коротким пунктиром и приливы паники после каждого выстрела изрядно потрепали мне нервы. Но первая разлетевшаяся бутылка вернула ту самую шальную радость. Ведь стекло не кровоточит…

— Расскажу о Тьяне, что любила кофе.

Свой наган лобзала горькими губами.

Оборвала стих свой на двадцатой строфе,

Удавив себя грязными чулками.

Эраст, держась за лысый кустик, спускается вслед за мной и напевает старый мотив. Песенка начала прошлого века о подпольщице, трусливо повесившейся перед грядущим обыском.

— Эй, артист, прекрати меня преследовать, — я сажусь на плоский, как блин, пенёк и всматриваюсь вдаль.

На противоположном склоне колышутся густые сухие кустарники, покачиваются тонкие деревца, чьи голые ветки обмотаны длинными кассетными лентами. Выдыхаю — и в воздухе на миг слабо курится что-то похожее на дымок над горячим чаем.

— У меня нет запрета на приближение, детка, — Эраст расплывается в широченной улыбке. — И повторяю: гулять по ночным помойкам такой сухописалке, умеющей только ножками, как кузнечик, дрыгать, — ой как неосмотрительно. Да ещё и с бесполезной пушкой.

— Давай ты не будешь заводить шарманку о моих способностях. К тому же, этой ножкой легко можно по уху схлопотать. А у меня подошва шипованная.

Эраст закатывает глаза.

— Ты поосторожней, а. Я-то бить по-настоящему умею, и бью сильно…

Внезапный шорох веток на противоположной стороне — и я забываю, что этот ублюдок только что мне угрожал. Кто-то задел кусты, мне не могло послышаться. Только свет моих фонариков не позволяет рассмотреть, кто там в зарослях. Мгновенно насторожившийся Эраст велит мне выключить очки, и мы затихаем, прислушиваясь.

Кажется, кто-то шёпотом переговаривается по ту сторону ручья, вот мигает слабый огонёк чужого фонаря. Это странно. Я на этой свалке отродясь не видела легавых, да и камер, как в городе, здесь нет. Параноидальная мысль о том, что меня пасут, удивительно быстро исчезает, но вот если это проблемы Эраста за ним пришли…

— Ты привёл «хвост»? — тихо-тихо шиплю.

Он растерян. Озирается, закусив губу.

— Я тебе что, псина? — Эраст нервно огрызается.

«Сука ты, бешеная».

— Наверное, это торчки там в угаре трясутся. Но мало ли, — напрягся всем телом, словно сейчас побежит. — Ты… Ты ж собиралась сваливать отседова.

Эраст опять немного слушает тишину.

— Так пошли. Пошли-пошли, детка.

Тянет пальцы к моему локтю, и я лёгким манёвром уворачиваюсь.

***

До города, как ни странно, мы идём вместе. Я прячу ладони в карманах, но периодически вынимаю левую руку и трогаю сквозь ткань рюкзака изогнутую ребристую рукоять Глока. Делаю вид, что слушаю Эрастовы разглагольствования о его первом большом деле — закупке стаффа у некого южанина. Прекрасная тема для чернеющих закоулков окраины.

— Он, говорят, сам с низов начинал — таксидермистом по молодости батрачил, в звериных кишках копался, хах. Суровый такой кент, одним взглядом шкуру с тебя схерачит. Для нас огромной удачей было на него выйти, — и будто тотчас засияет от собственной гордости: — Ну и кто тут задроченный кусок говна, папочка?!

Последнее Эраст орёт, задрав голову к редким звёздам и узкому месяцу. А затем смачно схаркивает.

— Здорово, — с наигранным чувством реагирую я, привычно поозиравшись.

Эраст так увлечён, что не слышит сарказма:

— Знатно мы это дело, короче, обмыли. И плюс на той неделе мой юбилей гульнули!

Вдруг Эраст, подняв брови, останавливает меня.

— А поздравлений от тебя я так и не дождался, детка!

Хмыкаю и прибавляю шагу.

— С чего я должна быть в курсе твоего дня рождения?

Я не интересуюсь, сколько ему стукнуло, ожидая очередной пошлости, вроде: «Стоять еще долго будет».

Эраст смеётся и чешет затылок:

— Действительно… Слушай, у меня в номере столько сейчас бутылок — прям хоть дьюти фри открывай. Не, не смотри так, намно-о-ого больше, чем обычно…

— Типа со мной ты пока не квасил, а очень хочется? — спрашиваю без обиняков.

— А ты догадливая. Так что? Я испортил тебе ночку, но могу её и скрасить, — и на вторичный подкат я с заминкой нахожу не менее затёртый ответ.

***

В слабой вибрации лифта я спокойна убийственно. Режиссёрам эксплуатационнок стоит помолчать в тряпочку — ах, ну все же элементы: соблазнитель-мажор, красивые слова, роскошные хоромы, дорогой алкоголь и невинно-наивная девица… Ха! Своей оценке соответствует только бухло, да и его качество я ставлю под сомнение.

Лишь в одном я, как малолетка, ожидающая покатушек на карусели — в нетерпении предаться расслабляющему развлечению не могу различить, зачем мне это надо, вот так, даже не пристегнув ремня. В конце концов, в первой мне что ли таскаться за Эрастом ради сомнительных затей? Так что подотритесь своими сценариями слезливых драм — я здесь по собственному желанию (мысленно припечатываю, едва не споткнувшись о брошенные в коридоре ботинки). Зажигается огромная лавовая лампа с плавающими в ней красными головастиками. Из холодильника вынимается красивая бутыль в виде огромной грозди: множество дутых виноградин из плотного стекла венчает тканевый кленовый лист, обмотанный вокруг деревянной пробки.

— Не, ну скажи, — Эраст разливает в стаканы жидкость цвета медово-янтарной смолы. — Ты ведь пришла утешиться, после того, как с бывшим трахарем не свезло?

— Он и настоящим никогда не был, — равнодушно отвечаю, устроившись на пуфе и подобрав под себя ступни.

— Тогда что? — Эраст не отстаёт.

— Да неважно. Давай пить, раз решили.

Усмехается в который раз, протягивает мне стакан и усаживается рядом на пол.

— Я не люблю тосты. Не вижу смысла в этих сраных пожеланиях, — предупреждает Эраст.

Я киваю:

— Это суеверие. Как приметы и ворожба. Допустим, человек скопытится от рака независимо от…

Чтобы перестать нести неловкую чушь, делаю большой глоток и морщусь всеми лицевыми мышцами. Эраст ржёт, скотина. Я проглатываю ядрёное пойло, хотя была в близости выблевать всё в эту развеселившуюся харю. Зверем гляжу на Эраста и матерюсь.

— Какой-то слишком крепкий виски… — бурчу затем со свистом.

У меня немеют губы.

— Потому что это коньяк. Пей до дна.

Сразу вспоминается бородатая шутка про запах клопов. Однако веет бархатистой травой и ничем иным.

И почему я всё смотрю на жидкость, неизменно стоящую выше середины стакана, как на свой личный эшафот? Слишком идиотская преграда для меня.

— Давай я его разбавлю.

— Ты ёбнулась в две сотни воду лить?

И я вливаю в себя этот чёртов стакан. Становится тепло, и уже пульсируют кончики пальцев. Эраст прижимает меня к себе и хлопает по спине.

— Во, отлично пошло!

И наливает второй.

— Звиняй, закуски нет. Лимон вчера сожрали. А в холодильнике вообще мышь повесилась.

У нас пустые полки и коньяк за две сотки. Замечательно.