— Финн.

Парень обернулся и увидел перед собой совсем разбитого человека, какой была Эхо, или даже хуже, ведь это был Джон — человек, который всё это время был полумёртвым, и изредка только сумасшедшим. А теперь он полон отчаяния, как живой нормальный человек в таких обстоятельствах. Его взгляд наполнен убийственной болью и, накатывающимися, слезами.

— Что? Алкоголь ударил по шарам? Или ты начал чувствовать? — поинтересовался Финн, подойдя к парню.

— Зачем ты водишься со мной? Я же импотент и бесчувственная сволочь.

— Ну, ты самый классный из всех импотентов и бесчувственных сволочей. Ты же не из-за этого сейчас расстроен?

— Как же я ненавижу себя, — горько произнёс Мёрфи. — Почему понимание приходит так поздно? Понимание того, что в первую очередь нужно думать о том, кто рядом, и кто любит тебя, а не расхлёбывать проблемы других и платить за них так дорого. Я заплатил за это слишком дорого. Я расплатился даже не своей жизнью, а его. Ведь если бы у меня хватило мозгов и смелости поступить иначе, он был бы счастлив. Я же обещал себе сделать его счастливым.

— Ну посмотри на это с другой стороны. Ты поступил героически. Мало бы кто так смог, — подбодрил его Финн.

— Герои — это конченые идиоты.

— Может и так, но ты должен принять своё решение, даже если теперь ты сомневаешься в его правильности. Тогда ты считал, что это правильно. Значит, так было нужно в тот момент. К сожалению, в жизни встречаются такие как Эхо, и может быть встретятся ещё, только теперь ты будешь готов. И знаешь, что ты скажешь при этой встрече? «Пошла нахуй! Выкуси, сука, а лучше сдохни!» — последнюю фразу Финн злобно прокричал, чтобы наглядно показать, как Джон будет справляться в таких ситуациях, чтобы придать уверенности, и чтобы ему было не страшно больше с этим столкнуться.

— У тебя дар успокаивать.

— Годы практики и самобичевания. Я тоже раньше любил жалеть людей и попадал из-за этого.

— Я не герой, и никогда им не был, — дрожащим голосом ответил Джон. — Героем всегда являлся Беллами в моих глазах. А теперь я даже не знаю, что с ним происходит. Он довёл до истерики Эхо. Настолько, что она пришла молить меня о помощи. В кого я превратил такого великого доброго человека, который успешно боролся с ненавистью в себе на протяжении стольких лет? Я уничтожил его опору. И он сломался. Всё потому, что я решил, что недостаточно хорош для него, что ему будет лучше без меня. Я должен был защитить, спасти и вытянуть его из этого дерьма, чтобы он и думать о нём забыл, а я вытолкнул его туда насильно и потопил. Я чувствую себя так, как будто уничтожил что-то прекрасное. И за это я ненавижу себя лютой ненавистью. И я с Беллами полностью согласен, я должен за это страдать. «Боль заглушать не стоит. Она должна быть. Важнее загладить вину.» Чёрт! Он сильнее меня. Я не знаю, как с этим справиться, как загладить вину. Я ещё даже не знаю, как смириться с болью, как это сделал он. Как? Как он это сделал? Мне так нужен его совет.

— И он это сделал не сразу.

Джон не мог ничего сказать больше, потому что чувства уже зашкаливали и подошли к лимиту его сдержанности. Слёзы текли без остановки, и ему было даже всё равно, что его таким сейчас видит Финн. Да хоть весь мир пусть смотрит сейчас на него — он не сможет сдержать это. Чёртов барьер бесчувственности рухнул, и все, накопленные за это время, чувства беспощадно затопили его. Это оказалось даже ещё тяжелее, чем он предполагал. Он наверно наивно полагал, что всё уже готов вынести, но эта бестолковая вера в себя разбилась на тысячи мелких кусочков о реальность, когда вернулись эмоции. Джон ожил, чтобы захотеть умереть, только на этот раз по-настоящему — и это неизбежно.

Ноги больше не держали его на весу. Под тяжестью своих чувств, Джон сел на корточки и не сдерживал себя от тихой истерики. Финн, глядя на друга, сел рядом с ним на асфальт. Он ничего не говорил, и не пытался утешить — понятно же, что бесполезно. Он просто сидел рядом, подбадривая только своим присутствием, показывая: что Джон не одинок; что с ним будут рядом, когда ему до дикости плохо; что от него не отвернуться из-за того, что он бывает слаб или грустен.

На улице тишина и пустота, будто бы мир вымер. Свет в окнах постепенно гаснет. Освещение дают лишь редкие уличные фонари, а дома как картонные коробки, как декорации к кому-нибудь фильму — словно бы пустые внутри, а выглядят словно настоящие. И жизни вокруг будто бы нет — остались только Джон, растерзанный в клочья своей болью, и Финн, который сидит рядом с ним уже неизвестно сколько времени и не думает уходить, или уводить друга домой. Он позволяет ему высвободить то, что внутри, наружу, и не важно сколько на это потребуется времени. Финн не задумывается над временем и тратой сил, он пытается быть с Джоном без тактильно близко.

Как только эмоции поутихли, Джон ещё несколько минут смотрел на дорогу, замерев на месте. Финн и в этот раз не вмешивался в его тишину. И Джон, наконец выбравшись из себя и вернув своё сознание во внешний мир, заметил, что он не один и был изумлён такой преданностью. Это даже слегка подбодрило его.

Бесчувствие не вернулось спустя столько времени после истерики, и Мёрфи понял, что ожил окончательно: теперь ему будет больно, ему будет грустно и тоскливо. Но может быть, он теперь будет иногда чувствовать теплоту, и интерес к жизни со временем появиться. Но к сожалению, всё ещё приходилось думать о смерти. Смерть — это неотъемлемая часть жизни. Никуда от этого не деться. И теперь, смерть — не просто описание его эмоционального состояния, его жизнь преследует совсем реальная смерть, почти что буквально наступая на пятки, заставляя обернуться и вспомнить о ней. Смерть, не выходящая из головы, зацикливающая на себе внимание, заставляющая все мысли Джона крутиться вокруг неё.

— Мне нужно в Монреаль, — начал Джон. — У меня отец умер.

Финн удивлённо посмотрел на него, а после замялся в растерянности:

— Соболезную. Очень жаль, правда. Даже не знаю, что ещё сказать по этому поводу.

— Не стоит. Мы не ладили никогда.

— Но тебе же не всё равно?

— Теперь кажется, что нет. Но странно, что это не основная боль. Его смерть стала последней каплей. Она — последняя капля, не более. Так ведь быть не должно? Или это нормально? Ведь я так отдалился от него, как от чужого, и теперь почти верю, что он чужой.

— Тебе надо перестать искать в себе нормальность, ты от неё прилично так отдалился. У нормальности очень размытые границы. У каждого человека своя норма, и эти нормы не всегда пересекаются — вот что, действительно, норма в этом мире. Так что не пытайся себя подогнуть под чьи-нибудь рамки нормальности — выдвини свои и живи спокойно, не колеблясь из стороны в сторону.

— Мне бы тебя иметь в качестве своего внутреннего голоса. Может быть, всё было бы легче.

— Я могу быть и внешним голосом для тебя, если ты этого хочешь.

— Да, хочу. Мне на самом деле повезло, когда я встретил тебя. Спасибо, что был со мной всё это время. Сам бы я, наверное, не смог сосуществовать с самим собой наедине.

Финн вытаращился на парня в приятном удивлении, а после слегка улыбнулся. Он не ожидал таких слов от Джона. Сам Джон от себя не ожидал таких слов, но сейчас он не в силах скрываться за напускной жёсткостью. Да и Финн заслуживает хорошего отношения к себе — он всегда был рядом в трудную минуту.

— Я вот думаю, может мне остаться там, в Монреале? Здесь стало слишком туго, — произнёс Джон.

— От перемены места вряд ли что-то изменится. Хотя, смотря какие цели ты преследуешь, переезжая туда. Если хочешь убежать от ответственности за совершенное, то может быть, это и прокатит. Но от себя тебе не убежать.

— Знаешь, я ничего не хочу больше. Я уже не знаю, как с этим всем справиться. И я не хочу даже пытаться справляться. Я устал.

— Думаешь в Монреале не придётся справляться?

— Надеюсь, там будет проще забыться. Мне теперь нужно жить с чувствами, а это не просто.