Джон сбросил звонок. Он и в правду ничего не испытывал, и это уже пугало. Его отец был далёк от понимания хорошего отца, они особо не общались в детстве, а когда Джон уехал в Ванкувер, и вовсе прекратили общение — они были словно чужими друг другу на протяжении всей жизни. Но несмотря на это, понимание того, что он его отец, должно где-то существовать в сознании Джона, и его смерть должна отдавать какие-то импульсы в мозг. Но ничего не происходит. Джон не знал, стоит ли себя за это винить. И как-то даже не хотелось разбираться в этом. Ему и без того достаточно чувства вины — больше попросту уже в него не поместится.

Человек, которого он называет своей матерью, в принципе не умела ладить с людьми, и даже не пыталась ладить со своим сыном. У неё были другие приоритеты: выбор платья, например, на вечер какой-нибудь светской, до ужаса скучной встречи. Такие иногда проводились у них дома, и Джон не понаслышке знал о том, что это за мерзость. И ещё с детства он не понимал, почему его родители так ценили эти встречи с фальшивыми улыбками на лицах каждого гостя.

Однажды, на одной из таких встреч, Джон хотел разбавить скуку, и выбежал расстреливать гостей из своего игрушечного автомата. Гости были так недовольны, кроме одного. Один высокий парень с вытянутым лицом искренне заулыбался и поддержал ребёнка. Но это не спасло его от жёсткого наказания родителей — его закрыли на чердаке, где не было ничего, кроме одного огромного окна. Джон за детство выучил наизусть вид из этого окна. Это окно он всегда считал своим спасителем. Ведь всё, что он мог делать по несколько часов, так это смотреть в него, чтобы не свихнуться. Но он жутко ненавидел, когда его запирали допоздна. Ночью за окном ничего не рассмотреть, а во всей комнате горел только один тусклый ночник. Было страшно, и Джон боялся уснуть на полу. В такие моменты он мог только размышлять. Он думал о парне, который заулыбался, и пожелал себе в будущем друзей, похожих на него. Чтобы когда-нибудь он обзавёлся друзьями, которые будут его поддерживать, и семьёй, которая будет по-настоящему любить его.

Следующая стадия была — слёзы. Мальчик ненавидел её. Он ненавидел себя жалеть, но жалел. Потому что он один, ему не с кем говорить, не куда смотреть и не на что отвлечь своё внимание. После, он боролся с жалостью к себе, и пытался представить своё светлое будущее, представлял его в деталях. Он мечтал уехать от родителей подальше, желательно, в другой город или даже страну, стать себе хозяином, и никогда не видеть больше этот чердак и этот вид из окна.

Люди, которых он называл своими родителями, были заняты всю жизнь, и находили для своего сына время лишь для того, чтобы отчитать его или дать напутствие (заставить сделать так, как они хотят). Ему было тяжело жить по их правилам, он их не принимал, а порой считал аморальными. В ответ, они были против всего, что нравилось Джону. Его друзья со двора завидовали ему: тому, что он живёт в трёхэтажном доме и у него есть большой чердак; что он может делать, что ему вздумается (как они думали), потому что родители были постоянно заняты и не контролировали его — но он им был просто не нужен; и тому, что он побывал в Альпах, на Бали, в Исландии и много где ещё, когда они об этих местах могли узнать только из интернета. Но никто из них не знал, что трёхэтажный дом таит в себе одиночество и наигранно-счастливую семейную жизнь; что на чердаке его запирали в качестве наказания, и он его ненавидел; что он должен был скрывать свои увлечения и интересы от родителей, чтобы его не начали прессовать и поливать грязью; и что долгое совместное времяпрепровождение с родителями в отпусках были для него пыткой — никакие горы и океаны не спасали от этого чувства.

Поэтому Джон был до безумия счастлив, когда переехал в Ванкувер учиться. В Универе он встретил друзей, о которых мечтал с детства, потому что Джаспер сел рядом с ним в столовой и не замолкал, несмотря на то что Джон был неразговорчив. Благо этого неугомонного парня не останавливала неконтактность Мёрфи, он вообще не видел границ — этим и нравился. Потом к Джасперу подсел Монти. На тот момент они уже дружили, и Джон поначалу чувствовал себя не в своей тарелке рядом с ними. Он и не планировал с ними сдружиться, но Джаспер позвал его на вечеринку, и Джон решил, что это лучший способ завести знакомства в незнакомом городе. Тогда он сильно напился, и уснул у незнакомки на коленях. Это потом он только узнал, что незнакомку зовут Эмори.

***

Сколько было времени, Джон не знал, но на улице было достаточно темно. После того, как ребята проводили Рейвен до дома, они отправились по маршруту к дому Эхо. Зачем? Об этом Джон и не задумывался. Пьяная голова Финна предложила как-то отомстить. Да, Финн в курсе был всего. Ведь, трясущийся от злости, Джон не знал больше к кому прийти и поделится тем, что творилось у него внутри. Загружать Монти с Джаспером он не хотел — он хотел их уберечь от того дерьма, что с ним происходит. Они слишком дороги ему, и они и так уже с ним многого натерпелись. Он, ничего не сказав, ушёл из дома после разговора с Эхо. А теперь плетётся за очередной идеей Финна, выпивая по дороге бутылку виски с горла, в своём расстёгнутом чёрном пальто, которое ещё помнит драку в магазине, но уже выглядело целым и чистым.

— Я бы женился на Кире Найтли, трахнул бы тебя, и убил Лексу, — сказал Финн, предварительно объявив игру.

— Зачем убивать Лексу, если ты не собираешься жениться на Кларк?

— Ну, а хрен ей, а не беззаботное счастье с моей бывшей девушкой. И мне больше некого убивать, а тут вроде как повод есть. Теперь ты.

— Можно жениться и переспать с одним человеком?

— Не-а, 3 действия — 3 человека.

— Жаль, или я бы тогда трахнул Эхо, а потом убил её.

— Интересный подход к мести. Но надо выбрать.

— Трахнуть или убить Эхо?

— Будь милосерден. Лучше убей её, — усмехнулся Финн.

— Ну ты и скотина. Тогда, брак с Беллами, убить Эхо и переспать с Рейвен.

— Чёрт. Эти лесбухи.

— Чем тебе не нравятся лесбухи? — удивился Джон.

— Они могут увести девушку. Но до появления Лексы нравились.

— Ты сам сказал, что девушки приятнее парней.

— Да, но это был наш мужской секрет. Но и сюда эти женщины добрались! Скоро мы все вымрем за ненадобностью — слишком они самостоятельные. А Рейвен тебе всё равно не дала бы.

— Как будто Кира Найтли с удовольствием побежала бы с тобой под венец!

Они проходили по частному сектору один дом за другим. Эти дома до жути напоминали детство в Монреале — двух или трёхэтажные здания в выдержанном стиле с аккуратными дворами. Воспоминания о детстве наводили тоску. Но в скорости, наконец они пришли туда, куда нужно.

— Так ты сто процентов уверен, что это её дом? — спросил Финн.

— Да, и почему-то гараж не закрыт. Видишь? Там её машина стоит.

— Вон тот беленький Порше? Серьёзно? — удивился парень. — Не понимаю, почему Беллами всё-таки выбрал тебя, а не её.

— Так зачем мы сюда притащились?

— Чтобы насрать ей на порог! — с восторгом воскликнул Финн.

Джон сначала смотрел на него в недоумении, пытаясь понять, шутит тот или нет. Но по нему было непонятно — у него всегда рожа тупая.

— Ты это сейчас серьёзно?

— А ты что не в курсе про горящее дерьмо? Делаешь своё дело в пакетик и поджигаешь его на пороге обидчика — детская шалость.

— Нет, ты серьёзно? Мы пёрлись сюда, чтобы посрать на пороге?

— Да. У тебя что-то со слухом, — невозмутимо отвечал Финн.

— А у тебя с мозгом. У тебя адекватные идеи кончились?

— Ну можем бросить кирпич на её Порше, например. Но это так банально. И я не люблю материальные ущербы, тем более такой красотки. Это я про машину.

— А ещё её отец судья. Захотелось в тюрьму?

— У тебя есть другие предложения? Я что-то не слышу. Нет? Ну тогда, раз мы сюда пришли…