— Нет. Поэтому я здесь. Я не могу больше так, правда! — дрожащим голосом произнесла девушка, а её глаза наполнились влагой. — Сделай с этим что-нибудь. Я не стану больше никогда препятствовать. Я исчезну из вашей жизни. Что угодно! Всё, что захочешь. Только сделай что-нибудь.

— И что ты хочешь? Чтобы после всего, что случилось, я пришёл к нему, сказал «прости, я был сволочью, которая бросила тебя, а теперь сожалеет», и всё будет хорошо, как и прежде? Ты уже всё уничтожила, и это заново не построить.

— Прости меня, Джон. Я знаю, что тебе от этого не легче, но я не могу справиться с тем, что у меня происходит внутри.

— Сколько людей пострадало из-за твоего эгоизма, Эхо? — Джон повторил фразу, которую когда-то девушка говорила ему, с такой же холодностью и надменностью, какой произносила она.

Эхо не нашла слов. И невооружённым глазом видно, что она по-настоящему разбита, что она действительно измучила себя раскаянием и чувством вины. Джон не чувствовал злорадства, но ясно понимал, что она этого заслужила. Ей должно быть больно сейчас, она должна истязать себя за всё, что сотворила.

Но Мёрфи от этого не становилось легче. Его трясло от злости. Он ненавидел её настолько, насколько, как он думал, невозможно ненавидеть. За то, что она всё уничтожила, и не осчастливила Блейка, как обещала. Она уничтожила жизнь Джона, и зазря. И всё потому, что она решила, что Беллами с ней будет лучше, а Джон и подавно лишний в его жизни. Но она ничего не знала об их взаимоотношениях, о том, какими они были тесными, и что при их разрыве, жизнь обоих пойдёт под откос.

***

Осеннее солнце лупило как сумасшедшее по всем поверхностям земли, до которых способно дотянуться. День был невозможно чудесным по всем параметрам, и не только погоды. Конечно же, в этот день ребята не остались сидеть дома — Беллами и в дождь готов выдвинуться куда-угодно, но этим он только нравился Джону. Он тоже был готов бесконечно скитаться на улице, только по другой причине — фотография. Но в этот раз Беллами с силой отобрал фотоаппарат с рук Джона.

— Эй! Отдай камеру! Сколько раз тебе говорить, не лапай хоть что-нибудь в моей жизни! — недовольно возмущался Джон и пытался выхватить камеру из рук Беллами, но тот не давал ему такой возможности.

— Ты, бывает, тоже кое-что лапаешь без моего разрешения, и мне значит тоже можно.

— Да задолбал ты об этом припоминать!

— Мы сегодня пойдём без неё. Она тебе не понадобится.

— Ты варвар! Посмотри, как сегодня на улице красиво. Ты лишаешь меня таких кадров!

— Вот! Я сегодня хочу прогуляться только с тобой, и не видеть, как ты в объектив пялишься без конца. У нас сегодня будет особенный день, когда мы реально останемся наедине.

— Ты ведёшь себя как Эмори, только с ней я мог справиться. Вот нахрена я парня себе завёл?!

Беллами рассмеялся и ответил: — Вот и хорошо, что ты согласен.

Камера была оставлена дома, а вот Беллами прихватил с собой скейт.

— Не-а, так нечестно, — возразил Джон. — Только вдвоём.

— Я хочу сегодня повалять тебя на асфальте.

— Я не хочу. Нет, Беллами, я не хочу учиться! Вот нахрена мне это? Никуда я с тобой не пойду, в таком случае. Научись сначала слушать меня и слышать!

Джон падал со скейта ни раз: иногда Беллами успевал подхватить его, а иногда он вслух матерился и прожигал Беллами недовольным взглядом, на что парень мило улыбался в ответ. Эта улыбка действовала магнетическим образом, заставляла растопить сердце Джона и оборвать мнимые колючки. Мёрфи даже бесился на себя из-за того, что превращается в такого добрячка рядом с ним. Но на самом деле, он был счастлив. Безмерно.

— Зачем мы пришли учиться кататься на скейте возле красотки Сиваш Рок?

— Ну смотри как здесь красиво.

— Я вижу. И поэтому ты оставил меня без камеры?

— Она тебя отвлекает от меня.

— Самовлюблённый эгоист. И она меня не отвлекает. Ничто меня от тебя не отвлекает. А вот кататься здесь новичку — это просто сверх садизма надо мной.

— Джон, ты смелый? — вдруг спросил Беллами, с загоревшимся взглядом.

— Нет, — безэмоционально оборвал его Мёрфи.

— Ну Джо-он.

— Смотря для чего?

— Для меня. Мне ты веришь? Только если честно. Не скрывайся от меня. Как мы недавно выяснили в Клуэйне, что у тебя есть проблемы с доверием. И вот теперь я хочу для себя всё окончательно прояснить.

— Я очень хочу верить.

— Ты отвечаешь не на тот вопрос.

— Со мной такое происходит впервые — эти чувства. Я несусь за ними

неизвестно куда. И я не могу убрать свою осторожность. Я привык контролировать свою жизнь, а мои чувства к тебе не подвластны контролю. Но я продолжаю за тобой слепо идти — это ли не вера?

— Знаешь, в тот день на мосту я тоже боялся, — признался Беллами.

— Ты? Никогда не поверю. Ты был так спокоен.

— Да. Но внутри я был очень взволнован. Я совершал серьёзный шаг. Я понимал, что в эту самую минуту я возьму ответственность за тебя, твою жизнь и твои чувства. И я должен быть уверен, что точно не оплошаю и никогда не подведу тебя. Так же меня терзали сомнения: сможешь ли ты, захочешь ли идти за мной, верить мне, согласишься ли на моё предложение. Так что это нормально — осторожничать и сомневаться. Люди боятся любить потому, что это кардинально меняет их, уже устоявшийся, внутренний порядок. А тут приходят какие-то чувства и всё переворачивают вверх дном. Приходится столько всего чувствовать — несколько чувств сразу, и очень много незнакомых ещё чувств. Люди, любя, открывают себя новыми и остерегаются того, что ещё может таиться за следующей дверью.

— Это ты так мыслишь? Тебе поэмы нужно писать.

— Я слишком неусидчив для этого. И полёт мыслей настолько быстрый, что я не буду успевать их записывать. Поэтому говорю тебе, чтобы ты запомнил и помнил всегда. Джон, ты достаточно смелый, чтобы любить, и верить мне, чтобы не случилось? — почти что торжественно произнёс Беллами, и Джон не мог этому не усмехнуться.

— Звучит как торжественная клятва перед брачным алтарём.

— Считай, что сегодняшний день — это наше своеобразное венчание.

— Мой ответ остаётся неизменным. Я готов вечно любить, чтобы не случилось и готов доверить тебе всё, что есть в моей жизни. И хватит вводить меня в такое положение!

— Ты так мило стесняешься.

— Такого не бывает. Я не стесняюсь.

— А что это по-твоему? Ты волнуешься, я же вижу, — с улыбкой возразил Беллами.

— Я действительно так много чувствую с тобой, и столько всего нового. Ты видишь меня насквозь и должно быть знаешь, что я боюсь открыть не ту дверь. Я доверяю тебе, Беллами. Сложнее всего мне доверять самому себе.

— Тогда сегодня мы станем одним целым, и тебе не придётся делить «нас» на тебя и меня, — Беллами посмотрел так, как смотрит обычно, когда он что-либо задумал. Джон всегда сторожился такого взгляда, но в то же время ему было интересно, что у него на уме.

— Что ты задумал?

— Завершить «Венчание».

Беллами встал одной ногой на скейт и протянул руку Джону, приглашая его к себе. Джон не стал задавать вопросов — это просто бессмысленно: с Беллами надо просто идти за ним и делать то, что он просит без лишних слов. Мёрфи встал к нему на скейт. Беллами крепко прижал парня к себе сзади, и они тронулись с места. Дорога была под плавным склоном вниз, и мчались они достаточно быстро. Совсем рядом, на расстоянии меньше метра, дорогу омывает Тихий океан. Перегородки, отгораживающей дорогу от океана, практически не было. И это приносило свою нотку драйва. Движением полностью управлял Беллами. Всё, что мог делать Джон, так это наслаждаться скоростью; тем, что он отдал управление дорогой и его жизнью Блейку; солнечными лучами, гуляющими по водной глади; приятным морским ветром в лицо; чувством адреналина от того, что ситуацию контролировать он не может; и очень близким присутствием Беллами.

Джон держался за руку парня, которой тот обнимал его, и чувствовал себя как никогда легко. Был лёгкий страх, но он был приятен. Не такой страх, от которого хочется спрятаться и убежать. А тот, который хочется провести себе по венам, чтобы жить, чтобы чувствовать себя живым. Джону не хочется думать о каких-то тревогах, своих сомнениях, о своей чёртовой осторожности — пусть всё это идёт к черту. Он хочет чувствовать такое объединение с Беллами всегда, как с самым родным человеком на планете. Это чувство возросло в нём до предела, и почти что в буквальном смысле грело его изнутри, заполоняя всю внутреннюю оболочку его тела. Хотелось кричать от радости как в детстве. Джон не знал, зачем он себя сдерживает от этого крика. Но он улыбался во все 32.