— Кинул меня ради меня? Это, конечно же, верх благородства!

— Звучит это вслух не так, как есть на самом деле, — говорил Джон, жутко волнуясь, слегка дрожащим голосом, который было сложно контролировать. — Я не прошёл проверку на прочность, как чёртова полка. Я не могу быть с тобой, потому что слишком слаб и труслив для тебя. Я не оправдал ожидания ни твои, ни свои — не хочу, чтобы это повторялось снова и снова каждый раз, как жизнь насрёт мне на голову. Не хочу, чтобы тебя это касалось и мешало тебе жить.

— Как хорошо, что ты всё решил, да? — с иронией и осуждением воскликнул Беллами. — Знаешь, что? Большей херни в моей жизни, чем ты, ещё не случалось. Ты решил отказаться от меня и избавиться как от ненужной надоевшей вещи, и прикрываешься тем, что боишься испортить мне жизнь. Так ты уже испортил её, хуже уже быть не может! Спасибо тебе огромное за заботу, Джон! Но с какого хрена, ты РЕШИЛ испортить наши отношения? Ты спрашивал у меня, хочу ли я этого? Если ты не умеешь строить здоровые отношения, нужно было оставаться друзьями, и не клясться на чёртовом мосту в верности и доверии. Но по твоей-же инициативе, всё сложилось иначе: ТЫ построил это, и ТЫ же разрушил! Только я никогда не хотел участвовать в подобном. Мне нужен был ты, мне не важно было в качестве кого: друга или парня — ты привязал меня к себе и влюбил, а потом растоптал! Хотя ещё заранее я предупредил тебя о том, что не готов тебя терять, и что уверен ли ты, что у тебя получиться мне верить и быть со мной. Ты сказал «да»! Неоднократно это сказал. И ты просто пиздабол!

Внутри разрывалось всё на мельчайшие кусочки. И возразить было нечем. Всё так, как говорит Беллами. И от этого страшно. Страшно от осознания, страшно от его слов и ледяного взгляда. Джон мог только вспоминать о том, как Блейк смотрел на него любящим взглядом, от которого Джон моментально таял, забывал про свои острые шутки, за которыми прятался, а улыбался, и был таким открытым и уязвимым. С Беллами он всегда был мягче и чувственнее, чем есть на самом деле — и он этого боялся в начале. А теперь, этого так не хватало, без этого было так холодно и даже страшно.

— Ты помнишь наше с тобой «Венчание»? — уже более спокойно продолжил Беллами, обуздав свою злость, и сказал это даже с некой печальной теплотой от воспоминаний. — Мне казалось, тогда мы всё решили, и ты всё понял. Но оказалось, что ты всегда лгал мне, и что на самом деле я совсем не знаю тебя.

Джону уже казалось, что он задыхается. В действительности дышать он мог, но было ощущение, будто кислород перекрыл ком в горле. Он в ответ не мог произнести и слова.

— Но теперь-то эта история закончилась, и нам с этим концом нужно смириться. А у тебя новая жертва нарисовалась. Может, хоть Финну повезёт больше, чем мне. Не уничтожай всех на своём пути. Ему и без тебя несладко пришлось.

— Откуда ты знаешь про Финна? — сверх тупо было это спрашивать сейчас, но Джон случайно от удивления произнёс, возникший в голове, вопрос.

— Тебя удивляет, что я всё ещё интересуюсь твоей жизнью? К сожалению, я не могу как ты, так легко выбрасывать людей как мусор.

Джон понял, что неуместно сейчас возражать и доказывать, что всё не так. Зачем? Чтобы сильней расковырять его раны? Изменить-то — уже точно ничего не изменишь.

Беллами уже собрался уходить, и Джон лишь сказал напоследок:

— Надеюсь, что меня ты теперь ненавидишь больше, чем себя.

Может эта фраза и звучит пафосно, но не сейчас, не в этой ситуации и не так, как сказал её Джон. Он добавил в неё как можно больше любви, тепла, сожаления и заботы — и это слышалось, и чувствовалось. Даже у Беллами в глазах исчезла злость, и он посмотрел на Джона, хоть совсем ненадолго, как прежде, как до всего этого дерьма между ними, только без прежнего счастья в глазах.

Беллами задержал на нём взгляд на несколько секунд и, оставив без ответа, ушёл. И в этот миг — всё оборвалось.

Боль застряла в горле и в висках. Боль, от которой не хотелось кричать, бежать вслед и крушить всё вокруг, ненавидя себя и мир. Боль без гнева и ярости, боль без сожаления, тоски и отчаянного крика в груди. А такая тихая и спокойная, от которой можешь застыть в одном положении и просто чувствовать, пустив одинокую слезу по ровному лицу без тени эмоций.

Не хотелось отпускать взглядом его из виду. Пусть он зол, пусть смотрит так холодно и говорит колкие вещи, раня и разрушая остатки тёплых воспоминаний, превращая их в ничто. Пусть так, лишь бы видеть его лицо перед собой — видеть живым: не усыпающим кадром памяти, не снимком на бумаге в гостиной, не призраком былого счастья в остатках тёплых воспоминаний, хранимых глубоко в сердце и оберегаемых под толстым слоем бесчувствия.

Беллами — такая приятная боль, которую хочется сейчас чувствовать, ощущать только её и больше ничего в этом мире. И на фоне бесчувственной и безвкусной жизни эта боль как необходимость.

Он — сплошной идеальный кадр. До сих пор. Даже когда Джон не является фотографом. Беллами безупречен, и каждая деталь, связанная с ним, в памяти Джона идеальна. Но Беллами не его творение. Он жил до него и будет жить после. И он не убил своего творца — Джон не создавал его, он сам по себе идеален. Совсем наоборот. Беллами сотворил его. Сотворил из него того, кем он сейчас является. Он создал любовь, которой казалось не бывает в мире. Любовь, ради которой можно убить и умереть, ради которой стоит жить и даже страдать. Любовь, о которой невозможно жалеть, даже сейчас, стоя с пробитой насквозь грудью, с потерянным интересом к жизни, со связывающей колкой нитью по рукам и ногам безнадёжностью.

И если бы после всего того, что пережито, у Джона кто-нибудь спросил: что для него любовь — страдания или награда? Он бы не задумываясь сказал, что это лучшее, что произошло в его жизни, и что он абсолютно ни о чём не жалеет. Что ночная бессонница и, врезающееся рыданиями в горло, одиночество не делают его мучеником. Это лишь побочный эффект безграничной любви, ради которой он отдал всё живое в себе, забив на эгоистичные собственнические потребности.

Для того, чтобы любить необязательно владеть. Любви не нужны рамки «моё и больше ничьё». Любовь в чистом виде испытываешь тогда, когда осознаешь то, что не больно без Него, что без Него можно жить, пусть не совсем так как хочется, но можно, и всё так же оставаться человеком, который любит — всецело и без остатка. И можно всю жизнь Ему посвятить, отдавая всего себя и не получая ничего взамен, и не чувствовать себя пустым и растраченным. Это выше человеческих потребностей. Необязательно быть нужным и взаимно любимым, получать столько же тепла, сколько отдаёшь. Любви, которую испытываешь, достаточно.

Для Джона когда-то было жизненно необходимо быть рядом с Беллами, стать для него «своим», сделать его «своим». Но сейчас он вынужден опустить эти границы и понять, что из-за того, что Беллами не принадлежит ему, он не стал его меньше любить, а значит это ненужные границы. У него отняли то, что он так боялся потерять, и всё ради того, чтобы он это осознал. Осознал, что страдания исходят лишь от эгоизма, а любовь выше всех страданий.

Джон пришёл к тому, к чему стремился всю свою жизнь. К тому, к чему люди идут, и так никогда и не приходят, упуская жизнь в пустоту, так и не узнав, что такое настоящая искренность. Джон достиг самого ценного — осознания того, что он обрёл чистую любовь, а не потерял её. Эти чувства переполняют с головы до ног, переполняют до краёв, и боль отступает. Остаётся только миг, между тем как Беллами был здесь и смотрел Джону в глаза, и тем, как исчез с его поля зрения, не оставив видимого намёка своего недавнего присутствия, только величайшее чувство благодарности за то, что был здесь и был вообще в жизни Джона.

***

Домой он пришёл не слишком поздно — в полдвенадцатого ночи. В последнее время для него это было не поздно. Он даже застал неспящих Джаспера и Монти перед телевизором в тёмной комнате, которую освещал лишь свет экрана.