– Это… – Роберто задумался на секунду, кивнул. – Очень возможно…

– Вот и я говорю! Как версия – вполне себе! Но чтобы ее нормально проработать, нам нужно поговорить с начальством.

На этой фразе Ипий помрачнел. Роберто знал, что с кансильером судебной инквизиции Джованни Торре́ отношения у того были весьма сложные. С одной стороны, старика (кансильеру уже было хорошо за шестьдесят) Ипий уважал как профессионала, сумевшего из разнородного людского материала построить вполне работоспособную структуру всего за несколько месяцев. А ведь многие считали, что невозможно заставить работать вместе, именно как команду, бывших дознавателей городской стражи, кондотьеров, бретеров и аристократов, пусть и низкородных или младших сыновей.

Ну а с другой стороны, кансильер Торре, к слову сказать, опоясанный рыцарь, произведенный в титул из низкого сословия, был человеком едким, как негашёная известь, и злопамятным, словно старая дева. И имел в дополнение ко всему вышеперечисленному характер и манеры армейского сержанта, хотя и покончил с армейской службой в звании капитана. Ипия он невзлюбил сразу же за манеру брать под опеку молодых инквизиторов. И наградил прозвищем «Папочка», прилипшим быстро и намертво. Что, разумеется, любви со стороны старшего инквизитора ему не прибавило.

Роберто же кансильера просто боялся. Но понимал, что без разговора и, соответственно, разрешения с его стороны, браться за изучение «дворянского следа» не стоит.

Ипий покивал каким-то своим мыслям и довольно улыбнулся. Вероятно, ему пришло в голову, что Торре придётся ужом под каблуком крутиться, если он даст разрешение на допросы благородного сословия. Все эти обиды аристократов, вся эта оскорбленная честь! И все на его седую голову!

Мелочная бытовая месть, а душу старшему инквизитору согрела, несмотря на холод в городе и неважное начало дня в виде очередной жертвы Лунного волка.

– Ладно! – сказал он, приободрившись. – Давай здесь со всем заканчивать, а потом ты с телом на ледник – вскрытие проводить и отчет писать, а я к начальству.

Роберто посмотрел на своего старшего товарища тоскливым взглядом, но вслух ничего не сказал.

Спустя час, стоя перед столом кансильера судебной инквизиции, Ипий Торуго уже не радовался, что его голову посетила идея с каретой. Вернее, идея-то была отличной, но…

– То есть ты считаешь, что этим Лунным волком, палаш ему в глотку, может быть кто-то из дворян?

Скрипучий, но все еще громкий и хорошо поставленный командирский голос Джованни Торре дрожи у Ипия не вызывал – не мальчик! Но все же заставлял довольно критически рассматривать свою версию и, что особенно неприятно, находить в ней дыры размером с кулак.

– Да, супремо[13].

– А может, и не быть, верно?

– Да, супремо.

– И опираясь на эту блестящую догадку, сынок, ты хочешь, чтобы я дал добро на допрос дворян?

«Какой я тебе, к демонам, сынок?!»

– Нет, супремо.

– А чего же ты хочешь, Торуго?

– Разрешения проработать этот след, супремо. Просто выяснить – может такое быть или нет.

– И как ты намерен это сделать?

– Ну, для начала я опрошу ночную смену стражи. Узнаю, не видел ли кто из них карету неподалеку от места преступления.

– А если кто-то видел карету?

Старик сидел за столом, нахохлившийся, как старая птица. Плечи его были укутаны двумя или тремя пледами, но он, судя по всему, все равно мерз – замок Иверино, в котором располагалось ведомство, вообще был местом холодным, а уж приморской зимой особенно. Морщинистое лицо кансильера судебной инквизиции было обращено к Ипию, на нем застыло выражение доброжелательного внимания. Что инквизитора совершенно не обманывало. Он знал, что облик доброго дедушки не более чем маскировка хищника, скрадывающего жертву.

– Буду выяснять, кому эта карета принадлежит.

Ипий прекрасно видел, что своими вопросами Торре просто подводит его к нужному ответу, но уйти с этой тореной дороги не мог. Хоть бы она и вела в ловушку.

– А когда узнаешь?

«Проклятый старик!»

– Вероятно, мне нужно будет поговорить с тем, кому она принадлежит, супремо.

– Тогда почему, сынок, палаш тебе в глотку, ты мне врешь?! И говоришь, что не просишь у меня разрешения на допрос дворян?! – голос кансильера взлетел ввысь, но в конце фразы сорвался на довольно позорный скрип. Годы брали свое, и рык рейтарского капитана уже не был так грозен, как прежде. При определенном воображении можно представить, как раньше сей трубный глас заставлял стоящих навытяжку солдат гнуться назад.

– Потому что это может и не понадобиться, супремо. – стараясь следить за голосом и тщательно подбирая слова, ответил Ипий. – Эта догадка может и не подтвердиться.

Джованни Торре склонил голову чуть набок, продолжая разглядывать стоящего перед ним инквизитора, отчего сходство со старой птицей только усилилось. Долгое время он делал это молча, и Ипий даже решил, что старик просто заснул с открытыми глазами (поговаривали, что военные могут откалывать фокусы и похлеще), однако тот наконец раскрыл рот и изрек:

– Знаешь, Торуго. Ты ведь мне нравишься…

«О нет, только не это! – мысленно простонал Ипий. – После этих слов всегда следует какое-то дерьмо!»

Опытный инквизитор не ошибся.

– Ты хороший следователь и дело свое делаешь добросовестно и усердно. И даже мои придирки по поводу опеки над юнцами – это лишь брюзжание старика, не более того.

«Но?»

– Но! – Торре выпростал из-под пледа руку и воздел к потолку сухой палец. – С чего ты решил, сынок, что тебе, простому инквизитору, можно вот так запросто допросить представителя благородного сословия? Подозревая его в причастности к этим убийствам?

По этому поводу – благородного сословия и соответствующего к нему отношения – у кансильера судебной инквизиции имелся пунктик. Происходящий, вероятно, от того факта, что сам инквизитор, пусть и самым краем, к оному сословию принадлежал. И как всякий неофит, а кавалер Джованни Торре появился на свет чуть меньше года назад, сменив на этом посту командира рейтарского эскадрона, он с пылом, отсутствующим зачастую даже у танского дворянства, оберегал границы сословных норм.

В другое время Ипий, возможно, и не стал бы лезть в бутылку и устраивать дебаты со своим начальством. Но теперь, когда с каждым днем город все глубже погружался в панику, когда на стражу и инквизиторов (которых горожане не отделяли от первых) смотрели то с ненавистью, то с надеждой, он решил отбросить в сторону привычную модель поведения. Возражать, меж тем, начал мягко.

– Со всем уважением, супремо, в городе орудует убийца. На его счету уже пять трупов. Горожане в панике. И мы уже вызываем злость, потому что не можем защитить их от Волка! Истинного виновника страшных преступлений они сами не могут покарать, но скоро виноватыми станем именно мы! Или, что гораздо хуже, супремо, они начнут назначать виноватых без особого разбора и следствия! И будут прямо на улицах забивать камнями и палками! Потому что им страшно, а напуганные люди становятся самыми опасными зверьми, что есть в мире! И в этих обстоятельствах, супремо, мне совершеннейшим образом насрать – кого я буду допрашивать, чтобы найти выродка, который потрошит женщин! Пусть это будет хоть маркиз Фрейланг, хоть сама грандукесса!

Распалившись во время произнесения речи, он лишь в самом конце сообразил, что уже в голос орет на начальника. И, запоздало испугавшись собственной смелости, закончил:

– Со всем уважением, супремо Торре.

Старик смотрел на него, казалось, равнодушно. Только в глубине темных глаз понемногу разгорались искорки, грозящие превратиться в пожар начальственного гнева. Затем он неожиданно раскашлялся, и Ипий только пару секунд спустя понял, что Джованни Торре смеется.

– А у тебя все в порядке с яйцами, сынок! – закончив кашлять, проскрипел кансильер. – Я уж думал, палаш мне в глотку, так и будешь сносить все, что я на тебя вываливаю! А это бы меня разочаровало.