– Эй, Епифаний…, – крикнул в тёмное нутро избы Дмитрий, и, не дожидаясь ответа, сразу шагнул внутрь. Следом за ним зашли Тишак и Неух. Последним, задевая могучими плечами дверные косяки, протиснулся зеленоглазый дружинник Устин.

Сделав несколько шагов, Дмитрий поморщился: пара раздерганных в клочья овечьих шкур и какое-то тряпьё накрывали горку, из которой торчали новые желтые сапоги. Рядом, на полу лежало новое седло и пара распоротых перемётных сум, из которых высыпался обычный дорожный скарб и несколько полновесных, новых монет московской чеканки.

Зеленоглазый воин шагнул вперёд и рывком поднял овчины. Под ними, широко раскинув руки и запрокинув голову, лежал Епишка с перерезанным горлом.

Преодолевая отвращение, Дмитрий подступил ближе. Одежда убитого спереди вся была залита кровью, которая в полумраке избёнки казалась чёрной. Кривой нож с широким лезвием, был крепко зажат в левой руке мертвеца. На пальце блеснул серебряный перстень с мутным камнем. Задержав дыхание, Дмитрий молча наклонился над телом и, коротко выдохнув, отпрянул назад: у Епишки было не только перерезано горло, но и крестообразно рассечены веки, обнажая вместо глаз – запекшиеся кровью провалы. «Сделать такое можно было только чем-то очень острым» – отметил про себя Ласкарёв.

– С кем же ты бился, Епишка? – пробормотал он вслух.

Заметив на поясе мёртвого острожного головы тяжелый кожаный мешочек, Дмитрий достал нож и срезал его. Внутри оказалось ещё с дюжину серебряных монет разного веса. Забрав все деньги, Ласкарёв поспешил оставить мрачное место. За дверью он шумно выдохнул и оглядел своих спутников.

– Та-а-к, чую, что не всё нам хозяин порассказал, о том, как встретил нонче раба божьего Епифания, – процедил сквозь зубы Дмитрий и пристально посмотрел на Неуха.

– Э, нет…. Нет, нет, нет…, господине не смотри на меня так. Я этих дел не ведаю и ничего об этом слышать не хочу, – поднял руки, как будто защищаясь от удара кабачник. Скосив глаза вбок, он неожиданно шарахнулся в сторону от шагнувшего к нему Устина и быстро затараторил: – господине, правду реку, о сем ничего не ведал, одно только наверняка – сие сотворили не обитатели моего двора. Глянь: и серебро тут, и вот конь привязан, и сбруя его рядом. Разве утерпели бы они, знай, что тут такое богатство?

– Постой, не сипети пустое, – придержал его за рукав Дмитрий. – Можа ты и правду рекёшь, а вот только не всю, чую я, где-то тут и лжа проскакивает.

Неух хотел что-то ответить, но не успел, удар кулачища зеленоглазого воина опрокинул его на землю.

Стоявший рядом Тишак, от неожиданности зажмурился, шрамы на его лице стали лиловыми.

Кабачник лежал на земле и мотал головой, пытаясь прийти в себя.

– Так…, – утвердительно кивнул Устину Дмитрий. Его голос как далёкое эхо доносился до сознания Неуха. – Реку тебе, внове и в последний раз – ежели ты сейчас с толком всё обскажешь, зачем приехал Епишка, и кто его ждал – останешься цел. Ну, а коли будешь запираться – не взыщи. Из тебя выбьют всю дурь прям на этом месте.

Кабачник из-за звона в голове расслышал не все слова, но смысл сказанного до него дошёл быстро, и он отчаянно замотал своими седыми патлами.

Ласкарёв сделал знак остальным своим воям, что стояли в отдалении, возле ворот постоялого двора. Те только этого и ждали, потому повскакивали в сёдла и в пять шагов уже были возле молодого грека.

Неух замычал, попытался встать и как слепой начал шарить рукой в воздухе вокруг себя.

– Поднимите, – грозно прозвучал звонкий голос Дмитрия и сразу шесть рук с треском рванули грузное тело Неуха с земли вверх.

– Ну! – Ласкарёв сдвинул брови к переносице, как это делал в минуты сильного гнева его отец. Это возымело действие – кабачник дрогнул, решив, что сейчас его жизнь на волоске.

– М-Микита Бобр ждал Епифания, – почти захлёбываясь, тихим голосом промямлил он.

– Кто это? Нынче, он где? – резко спросил Дмитрий, коснувшись груди кабачника. Тот отпрянул и замотал головой.

– Н-не знаю, ещё на заре со двора съехал.

– А ты…, – Ласкарёв обернулся к прячущему глаза в сторону Тишаку, – слыхал про такого?

– Дык…, кажись, слыхал, но видеть не видывал. Он жеж…, навроде купца этот Микита…

– Купца? Где сей купец живёт? И лавка его где? – теперь Дмитрий подступил с вопросами к сотрясающемуся от страха жжённому острожному.

– Того, не ведаю, господине, он жеж, того…, не с лавки торг ведёт. Встретился с кем надо, товар забрал, монету отдал и все дела.

– Эва-как. А где он встречается то? – начал терять терпение Дмитрий.

– Да, ведь, тут. Завсегда на этом дворе.

Ласкарёв, резко обернулся к кабачнику, тот усердно закивал головой, подтверждая слова Тишака. Его заплывший левый глаз превратился в щёлку, а второй – мутно глядел то на одного, то на другого державшего его воя, и подрагивал в ожидании нового удара.

– Истинно так. Бобр бывает наездами, о своих делах ничего не говорит, за ночлег да за вино платит, да мелкую монету иной раз «за молчок» подкинет, и снова исчезнет. Как-то краем уха я слышал, что многие дела он в Новагороде ведёт, – роняя с разбитой губы на седую бороду капли крови, затараторил Неух.

– С кем на Москве вел дела энтот Бобр, – мрачно спросил Дмитрий.

– Наверняка того не ведаю, – снова затряс головой кабачник, – почитай, токмо с Епифанием его и видывал.

– Да, неужто, только с ним? – вмешался в разговор Устин, и Неух вжал голову в плечи.

– Вспомнил, – сразу сказал он, – вспомнил…. Ещё по лету, Бобр тута встречался с Демьянкой-конюхом. Кто таков энтот Демьянка и откуда этот человече, я не ведаю. Токмо «конюхом» при мне его Бобр называл.

– С кем ещё видывал этого Бобра? – недоверчиво сощурив один глаз, спросил Ласкарёв.

– Дык, более, не с кем…

– Доподлинно ли? – переспросил Дмитрий.

– Вот истинный крест, сдохнуть мне на этом месте! – истово перекрестился Неух.

– Это, само собой, – утвердительно прогудел рядом Устин и посмотрел на молодого грека.

Кабачник даже зажмурился, а Тишак задрожал.

– Вот как мы поступим, – посмотрев куда-то за спину Неуха, проговорил Дмитрий, – сейчас мы тебя отпустим, и ты приберёшь всё в этой избе. Коня и всё, что найдёшь – забирай. А Епишку – отвезёшь к божедомам, что при скудельни живут. Знаешь то место?

Кабачник кивнул.

– Значит, там его и отдашь страхолюдам – они закопают.

Неух опустил голову, снова соглашаясь, с молодым Ласкарёвым.

Дмирий усмехнулся, и чуть подождав, пока кабачник снова поднимет свой взгляд, отдал последний наказ:

– Теперь слушай. Впредь, коли прознаешь, что, про этого Никиту, не мешкая, пошлёшь ко мне человека на подворье близ монастыря Николы Старого, спросишь боярина Ласкарёва. Ежели сослужишь верно, то будет тебе награда, а обманешь – смерть. Уразумел ли?

Неух, превозмогая тупую боль в голове, несколько раз кивнул.

– Что ж, нам делать тут боле нечего. Устин, не забудь…, – Дмитрий указал глазами на Тишака и зашагал в сторону своего коня. За ним двинулись вои. Промеж них, сгорбившись, к выходу с подворья протопал и Тишак.

Немного позднее, хозяин подворья, стоя на коленях перед иконами, приложив к заплывшей щеке медную ложку, силился вспомнить, где он уже слышал имя этого боярина, но всё, что ему приходило на ум – это лишь обрывки чьих-то рассказов о неких слугах московского государя. От этого кабачника бросало то в жар, то в холод и он срывал свою злобу на бабах-кухарках, а опосля, пил горькую, сегодня как никогда.

После обеденного сна государь Иоанн III Васильевич покинул опочивальню не сразу. Истово помолившись перед отцовскими иконами в золотом киоте, он коленопреклонённо замер на полу и закрыл глаза. В голове как в весеннем омуте крутились обрывки мыслей.

С детства отец внушал ему, что бремя правление скользко и шатко – один неверный шаг и всё рушится и тогда поднять то, что столетиями строили его предки, будет уже нельзя. Но ведь он всё делает лишь во благо государства, отчего же, так тоскливо на душе?