Качнув головой, как будто отгоняя от себя тяжёлые мысли, государыня медленно прошла мимо застывшей в поклоне боярыни Мирославы и присела на широкое ложе с высокой спинкой. У ложа были точеные ножки гнутой формы. Изголовье отделано инкрустациями из цветного стекла и слоновой кости, а также деталями из бронзы в виде львиных голов. Матрас и спинка обтянуты алым бархатом с золотистой каймой.

Боярыня подала своей госпоже чашу с вином. Софья пригубила и откинулась на подушки, взглянула из-под ресниц на Мирославу.

– Какие вести? – тихо спросила она.

– Ласкарёвы нашли обоих еретиков, и теперь, держат их в остроге.

– С тех еретиков не велика польза, покуда они не назвали своих хозяев, а те, не выдали себя делом.

– Именно так и сказал боярин Дмитрий, поэтому греки ждут, что их хозяева скоро объявятся, – согласно кивнула Мирослава.

– Боярин Дмитрий? – Софья изогнула бровь дугой.

– Да, молодой Ласкарёв, он с вестями приходил, сам весь пригожий….

– Ах, оставь эти бабьи разговоры: «пригожий», – недовольно осадила свою слугу Софья. – Ты вот что – скажи Ласкарям, пусть хорошенько тряхнут сидельцев. Но главное, пусть расплетут те ниточки, что от сих еретиков-заговорщиков ведут к Волошанкиному двору. Да и про братьев Курицыных пусть не забудут. Из всех врагов моих, эти двое самые опасные. Прочие, кои злоумышляют супротив меня хоть и злы, но не столь хитры. А с этими тяжко, близко они к государю и коварству их нет предела. Мыслю я, что еретики свою крамолу творили не без их наущений.

– Всё сделаю, как велишь, сегодня же передам.

– Будь настороже, действуй с опаской, – как будто в забытье, прикрыв глаза, проговорила государыня.

– И Ласкарёвых опасаться? – с недоумением переспросила боярыня.

– Этих…, пожалуй, нет, – Софья открыла глаза и снова отпила из чаши, – их род издревле служил нам. Но, в наше время не в чём нельзя быть уверенной до конца. Поэтому, ты пригляди за этим «пригожим», как бы чего лишнего не сказал, или не сделал. Старый Феодор Ласкарь – тот хитрее лисы и опаснее лесного волка будет, но молодого я в деле не знаю.

– Как пожелаешь, государыня, – с поклоном ответила Мирослава.

– Ступай же, – коротко обронила великая княгиня.

Пока Мирослава шла к двери, она пристально смотрела ей в след. «Кто бы мог подумать…», – пронеслось в голове Софьи, «Кто бы мог подумать, что такая нескладная на вид баба, высокого роста, вся белёсая, с крепкими как у дворового мужика руками и впалой грудью – станет такой преданной и ловкой слугой. Воистину, неисповедимо провидение господне», – великая княгиня истово перекрестилась.

К вечеру ударил первый настоящий мороз.

Уже миновав кузнечную слободу, Иван продолжал мысленно ругать старого монаха, что указал такое место для встречи. «Ну, если слукавил старый чёрт – с живого шкуру спущу». Он даже несколько раз подумывал о том, не повернуть ли назад, но каждый раз одёргивал себя.

Вот и последняя кривая улочка с покосившимися домами и сараями уже кончилась, дорога превратилась в еле заметную в темноте тропку. Впереди только поле, да перелесок. «Тьфу напасть, слукавил-таки проныра, нет тут никакого жилья далее…», – Берсень остановил коня и прислушался, – где-то вдалеке брехали собаки, морозный ветер дул резкими пронзительными порывами и более ничего.

Досадливо хлестнув коня, Берсень проехал ещё вперёд и заметил далеко впереди одинокий огонёк. «Постучу и узнаю, коли не скажут дорогу к бабке, завтра найду старого попа и поквитаюсь». Иван, чтобы согреться, а может от злости, рысью подъехал к низкому домику с покатой крышей, что утопал в снегу по самые окна. В одном из двух мерцал тусклый огонёк…. Не слезая с коня, боярин, нервно постучал в окно и отъехал к низенькой двери. Вскоре за дверью послышались шаги, и звякнула щеколда. В приоткрытую щель показалась голова, закутанная в большой тёмный платок.

– Эй, старуха! Не знаешь ли дорогу к бабке-травнице, Андронихой кличут? – крикнул Берсень.

– Ждём тебя, ждём…, боярин, – приветливо закивала баба.

Иван соскочил с коня, отдал повод, а сам мысленно ругая себя за всю затею, шагнул внутрь крошечных сеней, через которые можно было попасть в сам дом. В темноте налетев на лавку, Берсень чертыхнувшись, наконец, нашарил дверь и ввалился в нутро избы.

Единственная горница была не большой, но жарко натопленной. Помимо очага, что еле тлел в самом центре, у дальней стены была сложена низкая печь-каменка, на которой, что-то кипело в закопчённом котле. Под потолком, на протянутых вдоль стен верёвках висели травы и коренья. А возле окна, на широкой лавке сидел старый монах. Он был уже без вериг и глаза его заметно меньше гноились, чем раньше.

– Здрав буде боярин, – вскочил с лавки с поклоном монах, – давно тебя дожидаю, всё как условились.

– И тебе здравия, вижу, хвори твои отступают? – проговорил Берсень, бухаясь на лавку, рядом с тем местом, где ещё мгновение назад сидел монах.

– С божьей милостью и стараниями бабки Андронихи, – продолжил суетиться старик, стоя согнувшись перед боярином.

– Что ж ты, слуга господен, а с ворожеей дружбу водишь? – как и в прошлый раз укорил Иван, оглядывая пучки трав на стенах и под потолком. Он делал это с нарочитой внимательностью, чтобы не встретиться взглядом и не выдать своего раздражения.

– Что ты…, что ты…, она ж совсем наоборот…, – замахал руками старый монах, – да и всех московских колдуний-ворожей уже как десять годов по приказу государыни Софьи в реке утопили. Царевна-волхва решила остаться единственной, – лукаво хихикнул дед.

– Что-о-о? Молчать! А не то сейчас располовиню прям тут! – взревел Берсень хватаясь за саблю, – за такие речи о государыне – смерти предам!

– Молчу-молчу, – боязливо затрясся монах, – болтнул не подумавши, не гневайся господине.

– Ты мне тут зубы не заговаривай, чай я-то не хворый, и не за пустым разговором пришёл, о деле сказывай! – грозно засверкал глазами боярин, он был даже рад возможности проораться, но опомнившись, сдержал себя. Важно, что поведает старик.

– Дык, это… конечно-конечно, – снова закивал седыми патлами дед, – вот послушай, что я вызнал: почитай уже лето тому назад, в нашу обитель, ночью привели закованного в железа человека, тогда, да и ныне, никто кто он есть, толком не ведал. Человека того враз заперли в подвале и там и держали всё время, хотя иногда, как медведя на цепи водили на молитву. Но токмо с чёрным мешком на голове…

– Ты мне что, решил всё житие вашего храма пересказать? – нервно перебил Иван. – О моём деле сказывай!

– Сейчас-сейчас, уже…, – просительно сложил руки монах. – Так вот, ни как звать-величать, ничего другого об этом человеке братия не знала. Но с недавнего времени стали примечать, что к нему стал приходить другой незнакомый монах и не из нашей братии – сам ну как есть как лесной вепрь, с таким же носом широким и лохмами чёрными, да и ходил он, переваливаясь, словно на обе ноги хромает….

– Та-а-а-к…, протянул Берсень, снова перебив старика, и подался всем телом вперёд, ему стало жарко.

– Ну так вот, – продолжил старый, сделав вид, что не заметил реакции боярина, – я сам то, его видал лишь един раз, да и то только мельком, а братья, сказали, что больно чудной был этот монах. В храм он приходил всегда со двора в мирской одёже, от ворот сразу шёл в покои настоятеля и оттуда уже выходил одетый как чернец. А далее шёл в подвал, иногда вместе с настоятелем Михаилом, иногда один, вот его-то настоятель несколько раз в разговоре и называл «Силантием». Верно про этого человека ты давеча спрашивал?

Берсень хотел сказать «да», но, только молча, кивнул, скинул шапку и епанчу, потёр рукой висок. Ему стало ещё жарче.

– А с месяц назад, энтот самый Силантий прибежал к храму ночью, да и остался. Два дня он тайно сидел в каморе под звонницей. Пономаря, что там жил, Михаил выгнал в общие кельи, тот теперь там и живёт. Глухой он, и тем братии досаждает…. Он то мне про всё и рассказал.