Монах дёрнулся как ошпаренный и сдёрнул платок с лица, широко раскрыл гноящиеся глаза, чтобы рассмотреть того, кто перед ним стоит. Его движение заметил один из караульных, что стоял в стороне, опершись на рогатину и лениво зевая, слушал перебранку своих товарищей с возницами.

– Ей паря, неча лясы точить, бросил милостыню и иди своей дорогой, убогай тебе не докука, – крикнул он, сделав шаг в сторону Ивана.

– Э-нет, я этого «голубя» возвращу к его родному гнезду, – спокойным голосом проговорил Берсень и схватил монаха за шиворот. Тот затряс бородой и загремел веригами.

– Да ты чего? Над старцем глумиться? – рявкнул караульный, перепрыгивая через зыбкий сугроб и подбегая к боярину.

Монах отчаянно замахал руками и стал показывать караульному какие-то знаки, но тот не обратил на это внимание и уже изловчился, чтобы ударить Ивана древком рогатины.

Берсень выпустил из рук поповскую рясу и ловко нырнув под удар караульщика сгрёб того в охапку.

– Ты на кого фуфлыга пасть раззявил? – рыкнул Иван и врезал караульщику коленом в живот, тот хватанул ртом воздух и осел, выпустив из рук рогатину.

Развернувшись на месте, Берсень снова подступил к монаху: – а ты куда, уползть решил, гнида?

– Не бей…, не бей! – монах загородил лицо руками, его кружка с медяками, звякнув, упала на снег.

Сзади уже бежали ещё трое караульных, впереди старшой в распахнутом крашеном тулупе.

Добежав до боярина, он резко остановился и растопырил руки в стороны, сдерживая остальных. Скользнув кабаньими глазками по дорогому кафтану Ивана, его куньей шапке, епанче с куньей же оторочкой, богато украшенной сабле и шитому золотом поясу, он решил не бросаться с наскока.

– Ты почто забижаешь калеку, боярин? – заискивающе спросил он.

– Калеку? – обернулся Берсень и смерил караульщиков презрительным взглядом, – тебе-то, что за дело, али вы в сговоре?! – повысил он голос, заметив, что караульные остановились в нерешительности.

Горожане, что шли по мосту мимо остановились, стали выглядывать из-за спин друг дружки, стараясь рассмотреть, что происходит.

– Значит, так у вас всё обставлено? – продолжил напирать Иван, – Поп своими болячками народ отвлекает, а вы с проезжих мзду трясёте?

– Да что ты, что ты боярин, я хоть и не ведаю как звать-величать тебя, но вижу, что муж ты праведный. Мы не об чём таком и не думали, вишь службу сторожевую несём…, – залепетал старшой караула, а сам ещё раз скоро оглядел боярина. «Эк.., сопля зелёная, но по всему видно совсем не из простых…. И одёжа богата и голос держит шибко. От таких юнцов всякие беды и бывают. Намутит, накрутит и опосля тятьке нажалится, а тот, небось, подле престола трётся. Эх-ма…», – быстро продумал он.

– Службу? – недоверчиво переспросил Берсень, – ну коли так, то и далее несите, а этого телуха патлатого, я с собой забираю. Отвезу к его настоятелю в храм, где ему воздастся! – он рванул монаха за рясу на загривке, а про себя подумал: «доставлю настоятелю Михаилу этого старого пня, авось в награду узнаю, чего мне нужного. Может шепнёт или намёк какой даст».

– Э-э-э…, боярин, так-то не гоже, – прогнусавил один из караульных, – мы с этого монаха копейку за место имеем….

– Что-о-о? – взревел Беклемишев и схватился за саблю, – Видать спина твоя по плетям затосковала, околотень безмозглый.

– Боярин не губи, – бухнулся на колени старшой из караульных, – это Мекеша так шуткует, ты не слушай его дурня….

– Что ж, радуйтесь, что не досуг мне тут с вами, – насупил брови Беклемишев. – Но! Я кажный день к государю на службу сей дорогой езжу, – схитрил Иван, – коли увижу, ещё, когда на мосту непотребство – быть вам всем драным плетьми, – не дожидаясь ответа, он подошёл к своему коню и взобрался в седло, тронул коня шагом.

– А ты «святой голубь», пойдёшь со мной, – добавил Берсень, на ходу хватая собравшего свои медяки старика за загривок. Монах покорно поплёлся рядом с конём боярина, звонко бренча своими веригами и медяками в кружке.

Проезжая мимо хлебных возов Иван крикнул: – гей православные, чего встали? К торгу правьте, а то закроют скоро!

Мужики, повинуясь приказу, мигом развернули свои возы, и, подстегнув понурых лошаденок, поездом поехали вслед за боярином.

– Да как же это… – дёрнулся с места один из караульщиков.

– Охолонь дурень, – вполголоса проговорил ему старшой, придержав за плечо, – мы завтрева своё возьмём, а сегодня нам надо без драной спины по домам возвернуться, – добавил он, поднимаясь на ноги отряхивая снег с коленей. – Ты, вот-ка что…, давай мигом беги к караульному голове, доведи, что тут видывал, да упреди, что боярин наперёд грозился. Голова от нас десятую деньгу берёт, вот пусть думает, как окоротить этого молодца, а на обратной дороге заскочи в собор Архангельскай, обязательно к самому настоятелю Михаилу и ему всё обскажи, что видывал. Мы мол, знать не знаем, евойный старик сам тут шатался за подаянием, вот и доводим об ентом….

Караульщик согласно кивнул, и, натянув поглубже свой колпак, подхватил рогатину побежал в проулок.

– И где-то я эного боярина уже видывал, – проворчал себе под нос старшой караульщик. Но сколько не морщил лоб, так и не вспомнил. Для верности глянул ещё раз в сторону, куда скрылся боярин, но того уже не видать.

А Берсень повернул на дорогу к кремлю. Старый монах, что шёл рядом с конём, удерживаемый за шиворот Ивановой рукой, начал скулить.

– Пустил бы ты меня боярин…, ой тяжко мне…, ой не могу идти дале….

– Что же ты стонешь, монаше? Чай не в застенок – на подворье храмовое тебя веду, вроде как дом твой там? Али не так?

– Дом…, как же…. Темница моя там, а не дом, – хмуро буркнул старик.

– А вот грекам, небось, ты так не сказывал? Али думал, я тебя не признаю? Ну… сказывай? Служишь им?

Иван остановил коня, монах отдышался и поднял свои гноящиеся глазницы к боярину.

– На что я тебе? Какие греки, не ведаю я ничего….

– Не ведаешь?! А ну, идём сейчас на подворье, всё расскажешь.

– Ой, не губи родненький…, – по-бабьи взвыл старик. – ведь коли сдашь меня Михаилу – замкнут в узилище и там жилы вытянут. Не служил я никаким грекам, един раз, ко мне пристал какой-то молодец, да и то разговора у нас не вышло.

– А об чём он тебя спрашивал? – свесившись с седла спросил Берсень.

– Дык о том, мол, служу я в обители али нет….

– А зачем энто ему было нужно? – продолжил напирать боярин.

– Не ведаю…, вот те крест не ведаю-у, – мелко трясясь, перекрестился монах.

Иван Беклемишев стрельнул глазами на испуганного деда и замер в нерешительности.

Заметив это, монах обнял боярина за сапог.

– Отпустил бы ты мени, а? Я правду реку про греков. Но может, я, когда тебе в чём-то другом пригожусь?

– Чем же ты мне пригодишься, седая голова? – более миролюбивым тоном спросил Берсень, ему почему-то стало жалко этого старика.

– Кто знает боярин, пути господни неисповедимы, я же в сём храме с измальства живу, может, чего для тебя нужного узнаю? – старик склонил голову на бок и лукаво ухмыльнулся. – Ты, только дай мне знать, чего надобно, а я уж расстараюсь…

Берсень на мгновение задумался: «Почему он так молвит? А может…, и ведает чего?», – мелькнуло у него в голове.

– Вот значится, как…, – качнулся в седле Иван, – ежели я сейчас тебя отпущаю, ты мне за это послужишь?

– Послужу-послужу, что хошь сделаю, – закивал головой монах.

– Что ж. Можа, я бы тебя. Но есть ли вера гласу такого, как ты?

– Да ты уж верь, не прогадаешь, боярин, Христом-богом молю!

– Ну, коли так, то слушай мой тебе первый наказ: – узнаешь, куда забрали сидельца, что был в храмовом подвале на цепи….

– Дык это…, коего из них, тама народа тьма перебывало, – растерянно спросил монах.

– Того, к кому Силантий приходил, – пояснил Берсень.

– Силантий, Силантий…, – несколько раз проговорил под нос старик, тряхнул головой пытаясь вспомнить. – Ты вот что, боярин, сегодня приходи после вечери к бабке-Андронихе, что за кузнечной слободой у леса живёт, а я всё к тому сроку сведаю, вот тебе крест, разузнаю, – звякнув веригами, перекрестился монах.