Невероятные грозовые глаза, казалось, смотрели прямо в душу:
- Скажи, ты действительно думаешь, что моя смерть решит твою проблему?
Он знал, что его спросят об этом, и все равно растерялся:
- Твоя смерть? Но с чего ты взял, что я желаю тебе смерти?
- А как иначе понимать твое молчание? Тебе ведь доложили о готовящемся заговоре, но ты промолчал.
- Да ты бы сам поднял меня на смех, если бы я стал пересказывать тебе разговоры любовничков, которые они ведут в перерывах между совокуплениями.
Царь улыбнулся:
- Возможно. Тем более что насчет этих любовничков совершенно точно знаю: если они и способны устроить какой-то заговор, то разве что – против своего ближайшего командира, который застукал их на горячем и сделал внушение в том смысле, что задница товарища – это не то место, куда должен стремиться настоящий мужчина… То есть, ты хочешь сказать, что промолчал потому, что сама мысль о том, что я подниму тебя на смех, была для тебя невыносимой?
Его собеседник молчал. Повелитель вздохнул и указал глазами на место на тахте рядом с собой:
- Присядь.
Преодолевая слабость во всем теле, он опустился на тахту рядом с царем и тут же почувствовал будоражащий, сводящий с ума запах – его запах. Никто из людей больше так не пах, вот разве что от друга царя исходил похожий аромат. Ну, наверно – это оттого, что эти двое много лет были вместе…
…Боги, есть ли в мире что-либо более совершенное, чем этот изящный гордый профиль, чем эта выбившаяся из прически волнистая прядь, отливающая старым золотом? Интересно, какие наощупь его волосы, и каково бы было зарыться в них лицом? Не зря ведь афинские художники и ваятели, впервые увидев их повелителя еще юношей, решили, что в его лице в мир пришла совершенная красота, которая помирит всех врагов и объединит друзей? Хотя, раньше они верили, что воплощением этой совершенной красоты будет прекрасная дева… С легкой же руки афинян к имени их повелителя добавилась приставка «божественный» еще до того, как он успел совершить в своей жизни что-то действительно выдающееся.
Наконец, царь нарушил молчание:
- Послушай… я знаю, в чем состоит твоя проблема, и думаю, что смогу тебе помочь. Но, памятуя о твоей гордости, все же спрашиваю: ты примешь от меня эту помощь, позволишь мне тебе помочь?
Помощь? Боги, о чем он говорит? Ему не нужна никакая помощь. Ему нужны эти губы на своих губах, нужны эти руки на своем теле, нужна его любовь – он сам ему нужен, нужен, как воздух… В следующий момент собственный голос показался ему чужим:
- Благодарю, конечно, но я не нуждаюсь в помощи. А, кроме того – все свои проблемы привык решать сам, как надлежит мужчине.
- Ну, что ж… жаль. В таком случае – я тебя больше не задерживаю…
… Он даже не особо сопротивлялся, когда его подняли из постели посреди ночи, связали по рукам и ногам, накинули мешок на голову и куда-то повели. Просто откуда-то знал – куда его ведут. И это знание лишь подтвердилось, когда он услышал голос – любимый и ненавистный одновременно:
- Молодцы. А теперь – свободны.
- Но, государь…
- Я сказал – свободны! Когда вы понадобитесь – если вы понадобитесь, я за вами пошлю.
Повелитель сдернул мешок у него с головы и какое-то время молча стоял перед ним, сводя с ума одним своим видом. В последнее время царь взял за обычай в домашней обстановке, если в их бесконечной походной жизни эта домашняя обстановка вообще была, носить персидскую одежду. Вот и сейчас на нем был расшитый причудливыми узорами персидский халат до щиколоток, который лишь подчеркивал его гордую стать – непостижимую эту породу, соблазнительно приоткрывая скульптурно вылепленную грудь без единого волоска. А потом этот царь сделал такое, что он забыл как дышать – медленно развязал пояс халата и небрежным движением сбросил его с плеч.
Позволив ему вдоволь налюбоваться своим совершенством, которое не портили даже многочисленные шрамы, повелитель приблизился и слегка ослабил удерживающие его путы, хотя до конца веревки не развязал. После чего – зашел к нему за спину, и в следующий момент он почувствовал, как сильные, но при этом удивительно нежные руки легли на его плечи. Они начали поглаживать их невесомыми касаниями, кончиками пальцев, играя на его теле, как на музыкальном инструменте, и вызывая в нем что-то такое, чему не было названия. Мучаясь темными ночами от неутоленного желания, он и помыслить не мог, что это – еще не желание. А может, эти ощущения усиливали до последнего предела грубые веревки, которые делали его беспомощным, заставляя чувствовать себя целиком во власти своего повелителя? Когда же волшебные пальцы добрались до затвердевших сосков, удостоили их такой же нежнейшей невесомой ласки, а потом чувствительно сжали, одновременно с тем, как горячие сухие губы припали к шее – он едва не лишился сознания. Но этого ему было мало – чем дальше, тем больше хотелось почувствовать эти божественные руки ниже, на своем, окаменевшем от вожделения члене, хотелось – без подготовки, без смазки ощутить в себе силу и мощь того, кто его ласкал. Хотелось, несмотря на то, что понимал – без подготовки и без смазки будет больно не меньше, чем женщине в первый раз.
Но повелитель почему-то медлил, все так же обжигая поцелуями, и ниже пояса к нему вообще не прикасался, что сводило с ума. И вдруг в затуманенном сознании возникла страшная мысль: а может, их хитроумный царь просто придумал такую вот изощренную пытку – может, делает это специально, вынуждая его сознаться? Но страшная мысль ничего не изменила – вожделение продолжало накатывать все более сокрушительными волнами, не находя выхода, не получая разрядки. В какой-то момент он понял, еще немного – и заорет это вслух, во весь голос: возьми меня, трахни меня, отымей как раба, а потом – хоть убей… И тогда – гордец в нем не выдержал, сломался:
- Хватит… довольно… я сознаюсь.
Сильные руки развернули его лицом к повелителю:
- И в чем же ты сознаешься?
- В том, что злоумышлял против тебя, в том…
Но повелитель не дал ему закончить:
- Да неужели? Мой дорогой, я знаю себя – я бы никогда не стал целовать и ласкать государственного преступника.
- Но тогда… зачем ты это делал? Ведь у тебя на меня… даже не стоит.
- Скажем так: я хотел вылечить тебя от желания, настолько тебе не свойственного, что ты начал ненавидеть того, кто его в тебе вызвал – своего друга детства, между прочим. Вот только ты меня остановил, и вряд ли теперь получится это сделать. Хотя бы потому, что почему-то мне больше не хочется тебя ласкать и целовать.
- Но как… от этого можно вылечить?
- Очень просто – любовью и лаской. Дело в том, что когда-то я уже помог так одному человеку. Дорогому для меня человеку. Вот и подумал – что тебе это тоже может помочь.
- И кому же ты так помог?
- А тебе не кажется, что умному человеку не к лицу – задавать вопросы, ответы на которые очевидны?
- Ты что же… о своем друге сейчас говоришь? Но разве вы с ним не…
- Посмотри на меня внимательно и скажи: я похож на того, кто способен сделать девочку из лучшего друга и чувствовать себя при этом счастливым? Неполноценную такую девочку, неспособную даже детей родить, чтобы они стали утешением в старости? Если хочешь знать, в свое время, у меня на него не встал точно так же, как не встал на тебя. Наверно, потому и не встал – что я его бесконечно люблю… Тебя же, к сожалению, мне вылечить не удалось, так что не стану скрывать – я заинтересован в твоей смерти. Раз ты меня теперь ненавидишь, значит – ты мой враг. А ты, как и твой уважаемый отец, достаточно влиятелен для того, чтобы, при желании, поставить под угрозу дело всей моей жизни. Делом же всей своей жизни я не имею права рисковать, хотя бы потому, что принес слишком много жертв ради достижения этой цели. Кровавых жертв. И рискнуть этой целью для меня все равно, что убить еще раз тех, кто умер. Но поскольку ты ничего плохого мне не сделал, судить тебя буду не я – судить тебя будут те, кого ты оскорблял и унижал, не имея на это никакого права. Твою судьбу решит войсковое собрание. Так что шанс у тебя все же есть. Если выдержишь достойно испытания, которые тебе уготовили – вполне возможно, парни тебя пощадят, хоть и жаждут сейчас твоей крови. И мой тебе совет: нагни, как следует, свою гордость, извинись перед ними. Даже если ты не скажешь, за что просишь прощения – они поймут. Ну, что ты на меня так смотришь? Слепые мойры и те видят: я боролся за тебя до конца. Но, к несчастью – эту битву как раз проиграл. Тебе только и нужно было, что вытерпеть мою ласковую пытку – вытерпеть ее молча… А еще… послушай другого совета напоследок: как бы не было трудно и больно – думай об отце. О своем уважаемом отце. Потому что, если парни тебя приговорят – мне придется убить и его тоже. Хотя бы, из милосердия.
