Зарайна, кстати, сама же и помогла мужу от себя оторваться, сказав, что если он проведет с ней больше времени, чем со старшими женами, это будет проявлением неуважения. Они-то, в отличие от нее – рожали ему сыновей. И вдруг на Маруза снизошло озарение – повелитель аруков понял, почему у Зарайны рождались лишь дочери: она была единственной женщиной, в детях которой он хотел видеть ее, а не себя…

Удивительно другое – то же самое непонятное, пронзительно-щемящее Маруз чувствовал и к юноше, чьи густые длинные волосы сейчас перебирал. С единственной разницей – хану не хотелось обладать этим молодым, мускулистым телом. И даже ощутить эти сладкие губы на своем мужском естестве – почему-то не хотелось. Если бы хотелось – то, наверное, три дня назад, в купальнях, он бы позволил себя приласкать. Марузу вообще ничего не нужно было от Варнака, что удивляло – как ниспосланное свыше откровение. И от одной только мысли об этом все его существо переполняло неизъяснимое блаженство. Молодой арук в какой-то момент просто стал для него важен – как может быть важно в жизни лишь то, что придает ей смысл.

Нет, кое-чего ему все же хотелось – прикасаться, гладить, ласкать. Что он и делал, а по мере того, как делал, это пронзительное в нем все больше затрудняло дыхание. В языках Земли, в отличие от языков Альфаира, есть определение для того, что чувствовал хан – Маруз чувствовал нежность. Но это не было нежностью, которую испытывает зрелый мужчина к молодому парню – это была просто нежность. И ни экстаз соития, ни ласки других не доставляли хану столько удовольствия, сколько доставляла неторопливо, невесомо ласкающая совершенное тело лежащего рядом юноши, собственная рука.

Повелитель аруков вдруг почувствовал, что его начинает охватывать какое-то странное возбуждение – член стал твердым, как камень, но разрядки, удовлетворения ему почему-то не требовалось. Хан перевел взгляд на губы Варнака и снова захотел ощутить их вкус, захотел – как захотел бы пить.

Юноша еле слышно застонал, раскрываясь навстречу губам мужчины, и Марузу на миг показалось – вот сейчас он точно от этого задохнется…

- Повелитель… - тихо сказал молодой арук, как только у Маруза получилось оторваться от его губ.

Хан какое-то время молча смотрел Варнаку в глаза, испытывая удивительное ощущение, что смотрит в глаза себе самому – настолько то, что он видел в этих глазах, совпадало с тем, что повелитель аруков чувствовал в себе.

- Маруз, - так же тихо отозвался хан.

- Что?

- Назови меня по имени, мой… дорогой. Почему-то хочу услышать собственное имя из твоих уст.

- Маруз… - медленно произнес Варнак, словно пробуя его имя на вкус, - Ты… так возбужден…

- Есть немного. Если бы еще я сам знал – чего хочется моему члену… А ты знаешь – чего хочется твоему? – спросил Маруз и, как птица крылом, накрыл ладонью такое же возбужденное естество юноши.

Молодой арук задрожал всем телом, что не укрылось от хана, и от этого возбуждение и нежность в нем достигли какой-то критической точки.

- Мне хочется… чтобы тебе… было хорошо… - задыхаясь под его рукой, ответил молодой арук.

- Ты создан для того, чтобы дарить наслаждение – так что ничего удивительного в твоем желании нет, - сказал повелитель аруков, продолжая ласкать Варнака рукой, - Удивительно другое – я хочу того же. Хочу – чтобы хорошо было тебе…

Взгляд юноши опустился на восставшую плоть мужчины, и Марузу вдруг стало интересно – решится ли Варнак прикоснуться к нему, не спрашивая разрешения? Варнак – решился. И одним-единственным прикосновением на каких-то несколько мгновений остановил его сердце и время…

- У тебя не только губы, у тебя и руки… божественные…

Они больше ничего не делали, так и ласкали друг друга – руками. Когда же их губы снова слились в поцелуе, Маруз неожиданно понял, почему ему не хочется, чтобы Варнак ласкал его ртом, как Зураша – просто тогда он не сможет наслаждаться вкусом этих губ…

Это было самое сокрушительное удовольствие, какое только доставляли друг другу мужчины аруки за всю историю Арукарии, и в то же время – первый раз, когда взаимные ласки мужчин не закончились соитием.

А потом юноша, в полной прострации, безуспешно пытался придумать название для того, что с ними произошло. Мужчина же, стирая с их тел следы семени, рассеянно думал о том, что скоро должна прийти Вестница – служительница Арайши, а ему уже совершенно не хочется смотреть на то, как малыш будет ублажать эту, постороннюю для них обоих женщину. Вот если бы вместо нее была Зарайна…

Глава 14 Чаша Бытия.

Альдар Лучезарный поднялся и взял в руки драгоценную чашу из риксания, украшенную трилистниками из удивительных по красоте лауринов:

- Да будет жизнь наша наполнена смыслом так же, как чаша эта – хмельной секурой. Да не минует никого из нас чаша эта, и пусть каждый выпьет ее до дна, сделав лишь глоток. Да соединит нас чаша эта на веки вечные крепче, чем плоть и кровь, чем самые прочные цепи, и да не опустеет в доме нашем чаша эта – вовеки.

Если вы подумали, что это был тост – то это был не тост. И сказанная Владыкой фраза, и чаша были частями своеобразного ритуала, насчитывающего многие тысячи лет. У чаши даже имелось собственное имя – Чаша Бытия. Причем, у каждого альфара имелась своя собственная подобная чаша, которая передавалась из поколения в поколение с незапамятных времен. Сосуд же в руках Альдара являлся своего рода изначальным символом единения, древней реликвией – с него, в общем-то, однажды и началась сама эта традиция.

Именно так привечают альфары желанных гостей, кем бы они ни были – альфарами, людьми или аруками. И когда альфар предлагает вам сделать по глотку из одной чаши, можете расслабиться – вы пришлись ко двору, даже если вам и кажется, что он высокомерный сноб, который смотрит на вас свысока. И наоборот, если вам не предложили причаститься из этой чаши в доме альфара, мой вам совет: обойдите и этот дом, и его хозяина по максимально большой дуге, как бы вас не влекло к этому остроухому совершенству – целее будете. Силой вас, возможно, и не шарахнут – в этом смысле альфары безукоризненно владеют собой, но в морду, чисто по-мужски, в случае чего, запросто могут дать.

Альдар грациозно поклонился присутствующим, сделал глоток из Чаши Бытия и посмотрел мне в глаза:

«Ты следующая, сердце мое».

Следуя его примеру, я встала, взяла у Альдара из рук довольно увесистую Чашу, поклонилась, хотя вряд ли у меня это получилось так же изящно, как у него, сделала глоток и перевела взгляд на Амора, который сидел по другую руку от меня (нас троих посадили во главе необычной овальной формы стола, украшенного причудливой резьбой из тех же знаменитых трилистников Дома ин Шарон).

Амор, а за ним и все остальные, по кругу, проделали то же самое, пока Чаша снова не вернулась к Альдару. Вся соль была в том, что, сколько бы не было гостей – Чаша Бытия не должна вернуться к хозяину дома пустой. Поэтому, когда альфары, принимающие участие в ритуале Единения, видели, что содержимого Чаши на всех не хватит, они незаметно для других добавляли в нее секуры, перед тем, как сделать свой глоток – благо, их способности позволяли и не такое.

Владыка поставил Чашу на стол, после чего присутствующие опять склонили головы (я едва успела за всеми), и мы, наконец-то, расселись по местам.

Настроение вдруг стало более чем приподнятым – мне показалось или меня повело с одного глотка?

Кстати, о секуре. Секура, как выяснилось, была изобретением все тех же ученых мудрецов Радужного Леса, хотя, и люди, и аруки, приписывали авторство этого уникального напитка себе – у них даже легенды какие-то имелись на этот счет. Альфары же на это лишь ухмылялись снисходительно: ну, хочется людям и арукам думать, что секура их изобретение – пускай…

И вы ни за что не угадаете, зачем мудрецы Леса ее изобрели. Секуру изобрели когда-то как средство… от алкоголизма и наркомании. Представьте себе – и в этом мире, как и в нашем, есть фрукты, из сока которых вполне можно сделать привычное нам вино. Точно так же, как есть растения, содержащие алкалоиды, по сути своей, являющиеся тяжелыми наркотиками.