К «длинному» дому примыкала конюшня.

Стабуры — или поднятые на столбах клети — окружали его и служили для сохранения запасов зерна, сушёного мяса и других нужных вещей. Некоторые из них имели два этажа. Тогда внизу держали лари с мукой и бочки с солониной, а на верхнем этаже, куда вела опоясавшая стабур лестница, по стенам висели наряды. По бокам на полу стояли сундуки с платьем, гобеленами, одеялами и другими тканями. Эта верхняя комната уступала по своему значению в имении только залу длинного дома. В ней проводили первую брачную ночь жених и невеста. Там же устраивали спать дорогих гостей и держались самые хорошие вещи. На дверях её всегда висел тяжёлый замок.

Вместе со всем этим были в имении Хальрода кухня, пивоварня, хлебопекарня, помещения для рабов, конюшня, хлев, сарай для зерна и «земляной дом» — секретная землянка, с прорытыми под поверхностью узкими коридорами, соединявшими её с главным домом и с берегом реки. Здесь хранили драгоценности, прятались сами в случае надобности или скрывали друзей.

И в домах, и в подсобных строениях на дверях стояли замки — где из дерева, а где из железа. За взлом их предусматривалось особое наказание. А хозяйка, хранившая ключи, пользовалась особым уважением домочадцев.

Льеф был одним из семи сыновей эрла Хальрода, но из всех семи только четверо, включая его, жили в усадьбе эрла этой зимой.

Он не был старшим, но две черты отличало его от других: во-первых, Льеф был сыном рабыни, и только ленивый забывал его этим попрекнуть.

Во-вторых, именно поэтому его, а не кого-то другого, в юном возрасте отдали на воспитание в чужой дом. Именно поэтому он единственный сидел с конунгом и его сыновьями за одним столом. И именно поэтому все дети Хальрода ещё больше ненавидели его.

Кадану не потребовалось много времени, чтобы заметить этот разлад, который начался с того, что, вопреки требованиям Льефа, ему запретили оставить пленника личным слугой.

— Мы все служим роду. И всё, что принадлежит каждому из нас — принадлежит всем, — сказал эрл и отдал приказ отвести Кадана на скотный двор, к другим рабам.

Кадан не видел, как белел и краснел от ярости Льеф. Как он сжимал кулаки, но пойти против воли отца всё же не мог.

Вместе с хозяевами в усадьбе жили рабы и слуги, а кроме того — дружинники эрла. Обитатели одаля обрабатывали землю, ловили рыбу, разводили скот, охотились.

У некоторых богатых бондов с крайнего севера насчитывалось до шести сотен дворовых оленей, по двадцати коров и двадцати овец и столько же свиней с лошадьми.

Летом рабы выводили скот на отдалённые выгоны или луга — сеттеры.

На ближайших же полях сеяли ячмень, овёс и рожь. Выращивали люди Хальрода и лён — в середине зимы конунгам платили подать льном.

Всё это Кадан узнал в первый день. Собирать урожай он не мог — был ещё слишком слаб, да и не внушал доверия на вид, потому его вместе с женщинами поставили молоть зерно.

А вечером, возвращаясь вместе с остальными в помещения для рабов, Кадан заметил силуэт Льефа, стоявшего в тени мельницы и наблюдавшего за ним.

Кадана пробрала дрожь. Тело вытянулось струной — так хотелось ему туда, чтобы снова утонуть в горячих объятьях северянина, как это случилось совсем недавно. Но он не решился — просто смотрел издалека, так же, как Льеф смотрел на него.

Так же повторилось на второй и на третий день, пока однажды, засмотревшись на своего-не своего господина, Кадан не воткнулся носом в одного из работавших на сборе репы мужчин.

— Смотри куда прёшь! — огрызнулся тот, а обернувшись и обнаружив перед собой Кадана, который хоть и был достаточно высок, но в плечах оказался раза в полтора уже его, добавил с усмешкой: — А! Это же наш женоподобный галл!

Кадан не знал, насколько оскорбительными у викингов считаются подобные слова, но всё-таки оказался уязвлён.

Ссориться со здоровяком было бы глупо, потому он сказал лишь:

— Сожалею. Трудно было не заметить твой живот.

Здоровяк мгновенно рассвирепел.

Кадан уже не видел, как стоит и хмурится, наблюдая за происходящим Льеф. Как сжимает кулаки и бледнеет от злости, глядя, как здоровяк приподнимает Кадана за ворот льняной рубахи, чтобы выдохнуть в самое лицо:

— Тебе что-то не нравится, кобылёныш?

Кадан видел только, как нож Льефа полоснул по запястью раба, оставляя багровую полосу, как сборщик закричал от боли и отступил назад.

Льеф тоже был уже в плечах, чем здоровяк. Но в глазах его стоял хищный блеск, от которого по позвоночнику Кадана пробежала дрожь.

— Хочешь, чтобы я убил тебя, Сайпфер?

Губы раба скривились, но он всё же произнёс:

— Простите… — господин… — и не переставая сжимать повреждённую руку, склонил голову.

— В следующий раз в моей руке будет меч, а не нож. Передай это всем.

— Да, господин…

— Вон.

Сайпфер торопливо скрылся за дверью скотного двора, а Льеф остался стоять неподвижно, только теперь смотрел он на Кадана. И Кадан тоже смотрел на него.

Ему казалось, что ещё секунда — и Льеф обнимет его, прижмёт к себе, как это было несколько ночей назад. Но время шло, а между ними стояла неподвижная тишина.

— Льеф… — прошептал Кадан внезапно охрипшим голосом, но как продолжить — не знал.

Он видел, как проскользнул по горлу северянина кадык, но тот заговорил не сразу.