<p>
Теоретически капо мог стать любой — нужно было лишь иметь достаточно связей и уважения в семье. Впрочем, часто новым капо оказывался тот, кому прежний дон приходился отцом. Каждый капо мог иметь от одного до трёх советников-консильери, которые в его отсутствие вели дела за него.</p>
<p>
Отношения между семьями регулировал Капитул. В его состав входили «секретари», каждый из которых избирался на три года и представлял интересы трёх семей — как правило, соседствовавших между собой. В свою очередь, из секретарей избирался «капо ди тутти капи» — тот, кто мог принимать решения за всех.</p>
<p>
Дель Маро взялся устроить Доминико встречу с теми донами, которые интересовали того. Нужно было, конечно, сначала по всем правилам представить его, и это было сделано в один из первых дней:</p>
<p>
— Это Доминико Таскони. Он часть того же целого, что и мы все, — сказал Дель Маро на одном из вечеров. Затем были назначены встречи — сразу две. Время Доминико уточнил потом. О тонкостях его проекта Дель Маро не нужно было знать ничего.</p>
<p>
Закон Ндрангеты гласил, что члены семьи не должны друг другу врать. Но закон не требовал, чтобы члены Ндрангеты говорили друг другу всё.</p>
<p>
</p>
<p>
Бронзовый Фрэнсис Форд Копполо покровительственно взирал на космопорт с высокого постамента — на проносившуюся шумной стаей кавалькаду автомобилей. Одни из автомобилей вильнул направо, уходя к дальним линиям Ветров космодрома La Strada Di Venti. Другие — налево, к причалам сообщения ближних миров. «Если бы старина Фрэнк ожил на пару минут, — говорил Стефано, обращаясь к Габино, сидевшему рядом с ним, — он бы сильно удивился тому, что потомки землян назвали его именем этот нелепый космодром». «Кому что», — отвечал Габино, хотя и не отрицал, что понимает, что Стефано имеет в виду.</p>
<p>
Память большинства горожан ещё хранила скандальную легенду, сложившуюся вокруг открытия космопорта и с лёгкой руки местных газетчиков получившую громкое имя «афёры столетия». Не в меру лихие подрядчики не только многократно завысили смету предварительных расходов, но и ввели настолько жёсткий режим экономии стройматериалов, что в La Strada Di Venti и теперь, что ни день, что-нибудь обязательно ломалось. Поговаривали к тому же, что в строительстве космодрома заметную роль сыграли крупные корсиканские доны. Правда, упоминали об этом в основном шёпотом — но довольно упорно.</p>
<p>
Мелькнул по правому борту порт Марио Пьюзо с металлическими краулерами в красной опояске, и полицейский автомобиль прогремел колёсами по мощёной булыжником мостовой поношенного пригорода, вдоль тёмных, хоть и не безлюдных пиццерий, ещё сохранивших на вывесках потускневшую позолоту прошлого века. Пролетели половину Гран Мелии, едва успев заметить тени между опорных свай подземной дороги. Машина вылетела на мост Ре дей Венти. Солнечные лучи струились сквозь переплетение высоких ферм и играли рябью бликов на проносившихся мимо автомобилях — а за рекой нагромождением белых сахарных голов вздымался Сартен. Новенькие небоскрёбы, воздвигнутые по чьей-то воле ради денег, которые, как известно, не пахнут, вздымались на другом берегу.</p>
<p>
— Джеффри Конуэлл позвонил из редакции домой пятого августа в восемь часов, — снова заговорил Стефано, проговаривая вслух то, что узнал за последние дни, чтобы лучше уложить детали в голове, — и сказал, что немного задержится в редакции. В половине одинадцатого он покинул офис своего журнала «Корсика - время и надежды» — магнитный терминал зафиксировал его код. Конуэлл обменялся несколькими репликами со швейцаром, сел в автомобиль и неторопливо, вместе с потоком машин, которыми в эти часы были переполнены центральные магистрали Сартена, двинулся к своему дому. На перекрёстке Семнадцатой и Двадцать второй улиц Конуэлл остановил автомобиль, зашёл в ближайший бар, где купил пачку сигарет и бутылку вина. Когда его автомобиль подъезжал к дому, у парадного входа стояла его дочь вместе с женихом. Оставив дверь открытой, те поднялись в квартиру. Подойдя к окну, дочь Конуэлла услышала громкий голос отца, который о чём-то говорил с тремя людьми, подошедшими к его машине. Судя по характеру разговора, все они были знакомы между собой. Затем Конуэлл сел за руль, на оставшихся местах расположились трое поджидавших его у дома людей. Автомобиль на большой скорости скрылся за поворотом улицы. Больше Конуэлла не видел никто… кроме, по-видимому, нас с тобой.</p>
<p>
Стефано помолчал. Габино тоже не спешил отвечать.</p>
<p>
— Через день к вечеру, — продолжил Стефано, — автомобиль, с лежащими на сидении не начатой пачкой сигарет и бутылкой вина, был найден на дальней окраине Сартена. Это всё, что мне пока удалось узнать.</p>
<p>
— Очень даже неплохо, — Габино скептически покосился на него, — только что с того?</p>
<p>
Стефано не стал отвечать.</p>
<p>
Мимо проскользнул покойник на катафалке, заваленном цветами, а следом шли две кареты с задёрнутыми занавесками и несколько экипажей менее мрачного вида — для друзей и родных.</p>
<p>
Покинув город, они несколько минут ехали по обширной, безлюдной, выжженной солнцем песчаной местности, пока снова не въехали в пригород.</p>
<p>
Двухэтажный кирпичный дом, в котором проживал свидетель, последним видевший Джеффри Конуэлла неделю назад, был похож на другие дома, стоявшие по обе стороны от него — все их населяла верхушка рабочего класса, которая зарабатывала не так уж и плохо. Дорожки вокруг дома были выложены красным кирпичом, а от улицы стены домов отделяла стена плотно посаженных деревьев, шумевших августовской листвой.</p>
<p>
К дому вели высокие ступеньки из белого камня, а окна были занавешены одинаковыми занавесками.</p>
<p>
Добравшись до места, впрочем, Стефано встретил совсем не то, что ожидал.</p>
<p>
За распахнутой настежь дверью в дом свидетеля его ожидала комната, из которой была вынесена вся мебель. Посередине стоял стол. На нём — портрет не такого уж и старого мужчины в чёрной рамке, букет цветов и подсвечники со смердящими свечами. Вдоль всех четырёх стен — деревянные скамьи. Мужчины и женщины в тёмном сидели на них, женщины стискивали в пальцах носовые платки. Нижняя половина лица их была прикрыта чёрными шалями.</p>
