Матерь снова приняла степенный вид, успокаиваясь в чувствах растерзанных, да уже совсем другим говором, надменно-властно потребовала:

– Уйди с глаз долой.

Сфендослав бородку рукой огладил, кудри чёрные пальцами вычесал. Заозирался вокруг по полу, в тщетных поисках рубахи брошенной, но толи не очень хотел найти, толи это было действо нервное от приговора услышанного, но он с видом растерянным, как щенок нагадивший, нетвёрдой походкой поплёлся к выходу, в одних штанах нательных, босиком да без шапки княжеской.

Когда Матерь хмурым взором сынка выпроваживала до дверей дубовых распахнутых, лишь тогда заприметила плясуна доморощенного, коему было трын-трава до пояса да море синее по колено самое.

Только Дунав теперь не топал, как давеча, а с силой зверскою всё тело скручивал да закрытыми глазами слёзы выдавливал. Издавая еле слышный ни то стон души, ни то сильно приглушённый рёв телесный с зубовным скрежетом.

Подошла Матерь к дружиннику да по спине легонько стукнула. От чего Дунав распрямился в раз, зенки выпучил, вокруг озирается, а в глазах полная бестолковщина, словно в другой мир вывалился, чудный, да ни разу невиданный. Лишь узрев пред собой Матерь, очухался.

– Ты прости меня, Преслава свет Олегова, что-то я нынче не в ту голову видно, зелена вина залил. Похоже, пора с этим делом завязывать.

– Добрая мысль, Дунавушка, – неожиданно мягко застелила матёрая, – иди-ка, проспись горемычный мой. Завтра к тебе дело будет. Дело важное.

– Дело говоришь, сударыня, – устало вторил ей в ответ добрый молодец, – хватит дурака валять, надо и спать когда-нибудь, с последующим опохмелием.

Размяк Дунав чреслами, сгорбатил спину усталую да побрёл на выход вслед за княжичем, но по его настроению расквашенному, ни в палаты свои постойные, а куда глаза глядят. Хоть куда, лишь бы на простор какой, на свежий воздух, до ветерка живительного.

2. Коли по утру тебе хуже некуда, знать с вечера было лучше лучшего. Почему за всё хорошее нас жизнь обязательно наказывает? Притом, чем лучше было давеча, тем наказание суровее

Просыпался Дунав мучительно. Во-первых, не мог понять, где он находится. Во-вторых, что с ним вообще делается. В-третьих, какая сволочь над ухом так нудно ноет однообразно до мерзости, бубня с монотонностью:

– Дунав, а Дунав… Дунав, а Дунав.

Тут и, в-четвёртых, опознал богатырь. Эта дрянь не только нудит, всю душу шерстью наружу вывёртывая, но ещё и за плечо потрясывает, нервам щекотку устраивая.

– Дунав, а Дунав… Дунав, а Дунав…

Да вот так бы и пришиб сволочь зловредную. И такая злость обуяла добра молодца за непотребство над ним совершаемое, что не выдержал дружинник, да грозно зарычал, так что у самого в голове будто заломило что. Наотмашь перевернулся, норовя за раз прихлопнуть неугомонного.

Промазал да угодил мордой лица в сено колючее. И одна травина зловредная угодила в ноздрю самую. Пролезла и давай там безобразничать. Чихнул Дунав так, что в глазах потемнело, сено разбросало и сел он пошатываясь. Лицо ладонью утёр, будто морок с себя смахивая иль наваждение приблудное. Приоткрыл щёлками глаза опухшие, да несколько ударов сердца бешеного тупо пялился на окружение. Глаза вроде как видят, а что видят, башка не додумает.

– Дунав, – заканючил голосок чей-то пакостный, но уже поодаль в стороне, – тебя князь кликает. Давно послал, да я пока нашёл, пока добудился тебя…

Богатырь повернул на звук голову да узрел мальчишку недомерка сухенького. «Точно», – подумал он, – «вроде как с княжьего двора малой». Но это было всё, что в голове сложилось на тот момент, а то, что тот пацан щебетал тонким голосом – в одно ухо влетело, а из другого вывалилось.

Тут он, наконец, осознал где он находится. Это ж конюшня княжеская! А он в сене сидит, да так удобно пристроился что вставать не хочется. Малец настороженно стоял в сторонке да вопросительно глазел на Дунава сердитого, чего-то от него бедного ожидая видимо. Но богатырь не в том настрое был, чтоб его рассматривать да тем более подмечать что-то там в его ожиданиях.

– Э, малой, – проскрипел он грозно да с вызовом, – метнись-ка дядьке воды принеси колодезной. Что-то я усох с утра.

Пацан метнулся стремглав. Дунав тут же потеряв мальца из виду, огляделся пристальней, почему-то надеясь обнаружить вокруг себя нечто эдакое, что поможет ему хоть что-нибудь припомнить о случившемся да объяснить башке непонятливой, как она дура бестолковая, вместо светёлки собственной оказалась тут на конюшнях княжеских. Но подсказок объяснительных вокруг не видел разбросанных, а сено ничего не скажет хоть пытай ты его с пристрастием.

Тут пацан вернулся с большим ковшом. Да так спешил, что всю рубаху обмочил спереди, да набрав видно не по силам своим, нёс ковш на двух руках, будто поленницу. Дунав как припал к ковшу, как почуяло его нутро огнедышащее прохладу колодезную, ожил враз. А полив остатки на дурную голову, даже на человека мыслями уподобился.

– Дунав, тебя князь ждёт с утра, – вновь заканючил пацан жалостно да при этом зачем-то скривился, будто реветь собирается.

– На кой? – буркнул богатырь, не глядя в его сторону.

– Не ведомо, – быстро запричитал посланец обрадованный, что на него наконец обратили внимание, – велено тебя найти да сопроводить до князя свирепого. В спаленке он тебя дожидается. Хмурый, словно туча грозная.

– Что стряслось-то? – спросил Дунав, лишь бы спросить, но при этом никуда не двигаться да тоном это было таким сказано, будто дружинник заранее знал, что по пустяку плёвому его беспокоят болезного, а значит, никуда идти и не требуется.

– Не ведомо, – затрындел пацан одно и то же, – только за тобой послал. Никого видеть не желает окромя тебя. Мрачен князь.

– А я прям весел как солнце весеннее! – с наигранным удивлением богатырь констатировал, – тепереча всяк ближник хмурым расхаживает, – тут он задумался о чём-то, почесал бороду да добавил, – иль лежит где-нибудь…

Как озарение на него нашло, помогая светом своим память найти в сумраке своего сознания. И вспомнил воин, что пьянка была сердитая да такая, что как бой последний, как сеча смертельная. Даже вспомнил, что длился тот бой с лютым змеем ни день, ни ночь… Долго в общем-то. Вот сколько конкретно бился он с вражиной, вспомнить было выше его сил человеческих.

Но тут воспоминания геройские вновь прервал голос мальца мерзопакостный:

– Дунав, айда, а? – прохныкал настырный сопровождающий, – княже ругаться будет. Драться будет. Хмурый он. Как бы не пришиб меня за нерасторопность-то.

– Э-э, – выдал богатырь, кривясь от противности, – достал уже. Но всё же превозмог кручинушку душевную, нашёл в себе силы богатырские да встал на ноженьки, что показались ему мокрым войлоком.

Душно стало от вставания резкого. Вонь сена опостылевшего, уже в носу свербела. Вышел молодец на ногах негнущихся, почему-то в раз раскисших в непослушании в открытые настежь ворота на двор. Втянул носом аромат навозный да расплылся в блаженной улыбке всепрощения, прикрыв от удовольствия очи опухшие. Вот так порой и навозный дух оказывается может благовоньем стать, когда пахнёт в качестве разнообразия.

Постоял чуток. Потянулся малёк. В голове шум с грохотом, будто игруны вчерашние именно в его башке и попрятались да там плясовую спьяну наяривают, но при этом, кто в лес, кто по дрова, ни в такт, ни в тон не попадают, сволочи. Охватил богатырь голову, видно, добраться до тварей хотел да поприбивать по очереди. Но не сподручно оказалось такими ручищами внутрь головы протиснуться. Они почему-то в уши не пролазили. А, всё равно. Вздохнул могучей грудью, расправил члены затёкшие, да вроде бы как к жизни возвращаться начал, чуть ли ни с того света выкарабкавшись.

– Где говоришь княже? – спросил Дунав, не оборачиваясь, зная, что малец где-то рядом за спиной прячется, чтоб под горячую руку не попасть.

– В спаленке тебя дожидается. Я ж говорил.

– Мало ли что говорил, – пробурчал богатырь с не довольствием да неспешно двинулся в палаты княжеские в надежде ни сколь князя лицезреть, сколь полечиться у него поклянчить от запойничества.