Кстати, что Улеба, что Ведуга-перекормленный на пир вроде бы как не одни прибыли, а с молодыми жёнками, что привели напоказ-представление да похоже забыли про них напрочь к концу дня третьего. Да и были ли они? Хотя поначалу их вроде видели. По крайней мере, в первый день, помнится. А вот куда потом делись? Да и хрен бы на них. Как вспомнили, так и забыли будто не было. Баба чуть в сторонку отчалила, почитай мужик уж вольный совсем да ни разу нехомутованный.
А молодухи купеческие уж давно по рукам пошли в самый что ни на есть ближний круг княжеский да там, где-то потерялись потеряшками меж девок наложных Князя Великого1. Туловищ, пола противоположного, на княжих пьянках было всегда немерено. Даже теперь на дружинных лавках почитай на каждом ближнике по две, по три висело, как минимум. Имели их воины, по обыкновению, прямо на столах посередь снеди с выпивкой, совмещая, так сказать, дело приятное для тела богатырского давно немытого с полезным для живота бездонного. То есть, выпивали да закусывали, предаваясь утехам сладостным в гармоничном сочетании.
Хотя утехами дело редко заканчивалось, ну может лишь в начале пира самого, а потом так, больше баловались, да потешались друг над дружкой по-разному. В общем, развлекались мужи с бабами, как умели, как хотели да на что ума хватало с фантазией.
Почитай вся дружина княжеская была в чём мать родила, но обутая. Где там чья одежда валяется, пойди теперь разберись, коли делать нечего. Девки без последнего остались ещё в первый день. На ком порвали, у кого в чашах утопили с супом наваристым, чьи в тряпки превратили рваные да коими руки утирали сальные. А что прикажете? Девок лапать руками жирными? Так это неправильно, да и не принято в цивильном обществе.
Один князь киевский Сфендослав в лёгких штанах нательных сиживал. Нет, не стеснялся он своего достоинства. Просто статус не позволял подобного. Молодец девок на столе прилюдно имел, не стыдясь размера уда молодецкого, но вот голый зад принародно показывать, было как-то не по-княжески.
Молод был сын Ингорев, но статен до безобразия. Плечи широкие, отцова кость. Мышца на мышцу лезет, толкаются. Жила на жилу узлами вяжутся. Ох, и нравился он девкам, аж до полной непотребности. Штаны лёгкие матерчатые при его верхе голом да босиком только страсти девкам добавляли в их фантазиях. Хотя сам князь для себя знал причину своей популярности среди бабьего сословия. Девок всех как одну, возбуждал титул его Князя Великого.
Сфендослав, в отличие от своих людей кучность при этом деле не приветствовал, но и других не одёргивал. Был он по натуре жуткий собственник, потому на его коленях девки гроздями ни сиживали, да на плечах его могучих ни висли гроздями. Он всегда пользовал лишь одну, но, по правде сказать, коль на то пошло, с завидным постоянством да скоростью их меняя, будто чарки выпитые.
Вот и в ту пору на его коленях пристроилась… ан нет, уже не на коленях, перебралась на стол, девка молодка без стыда, без зазрения совести. Распласталась там да неуклюже силилась раздвинуть нижние конечности да при этом не упасть со стола под княжьи ноженьки. Пытаясь, видимо, показать что-то сокровенного, что меж них таила-прятала. Удивить она решила чем-то Князя Киевского, всяких разных в свой жизни перепробовавший. Её пьяный взор был настолько загадочен да такими наполнен обещаньями, что можно было сдуру подумать, наверное, мол у неё там такое…, такое водится… в общем, не вдоль у неё там, а поперёк, как минимум.
Девка была настолько пьяна, что и сидеть не получалось как следует, а при попытках что-то там показать, с тупым упорством, большего заслуживая, снова и снова стараясь раздвинуть ноженьки, то и дело норовила со стола брякнуться. Тут же вновь спохватывалась, заваливаясь то в одну, то в другую сторону, лыбясь дурой полною, но опять принимаясь за начатое.
Сжалился князь над девкой старательной. Схватил да махом перевернув в воздухе уложил её в остатки пирога с грибами лицом в еду да к верху задницей, и начал со знанием дела оценивать её сочные выпуклости в снеди испачканные, что предстали пред его взором уж замасленным.
Князь, ещё любуясь её задом белым да ухоженным, медленно развязывал завязки штанов матерчатые, когда подруга принялась ни с того ни с сего в блаженстве сквозь пирог постанывать, видимо, уже не только ни соображая, что делается, но и ничего ни чувствуя к тому времени. Переигрывала девонька, ох, переигрывала, симулянтка паршивая.
Но князю, похоже, уже было всё равно. Подаёт ещё признаки жизни, да и ладно, сойдёт на худой конец. Только когда князь был готов, как всегда, одарить красавицу счастьем немереным, девка этих признаков проявлять перестала совсем. Утомилась бедная за трое-то суток без продыху. Так на столе перед ним и уснула милая. Проспала своё очередное за эту пьянку счастье, девонька. За то, наверное, впервые за последние дни выспалась.
Но был в этом вертепе безобразия один молодец, что ни дрался, ни мерился членами, да на девок смотрел с полным равнодушием. Ему всё это буйство вокруг сумасбродное было до порванного барабана тумбанового. Несмотря на то что был один одинёшенек да в самом центре на видном месте стоял, на него уж никто внимания не обращал, как должное, да и сам богатырь никого уж не примечал, ни чествовал.
То был Дунав с ближнего круга дружинного сам себе на уме и про то каждый знал. Посередь светёлки в гордом одиночестве он плясал уж который день без продыху. Сам себе плясал до самозабвения, будто конь нещадно загнанный с белой пеною, что в бороде да усах клубилась облаком. А может это от пива? Кто знает? Не подойдёшь, ни спросишь, ни оближешь для понимания.
Дунав был годами немолод, одна борода чего стоила, но это лишь в сравнении с юнцами собутыльниками. Постарше князя молодого, конечно же, но и в отцы ему ещё ни годился, как не примеривай. Хотя дружина его важила за папку-няньку княжеского да сами все проявляли к нему уважительность.
Хаживал он при князе ещё с первого набора, с Новгородского2. Почитай уж два года, третий князю службу служил верную. Никто богатыря в наставники ни звал, ни кланялся, но он умудрился им стать не напрашиваясь. Нет, конечно, ещё младому поскрёбышу, будущему князю киевскому, мать воеводу целого отрядила для защиты да воспитания, и тот никуда не делся. Так в наставниках и числился. А вот Дунав как старший да опытный в учителя попал сам собой. Что называется, по жизни припал. Просто получилось так, уложилось со временем. Учил младого князя что сам умел, советы давал дельные не навязывая. Сфендослав сам прирос к дружиннику как к старшему, да и вояка Дунав был знатный, опытный. Ни одну орду прошёл да ни одного князя с каганом выменял.
Так вот этот богатырь с косой саженью в плечах, не обращая внимания на окружение разгульное, самозабвенно плясом пол давил. Пьяный был, чего греха таить. И так-то плясать не мастак он был, а уж под хмельной мёд и подавно, чего говорить, коряво у него выкорчёвывалось. Но у русинов под чарку зелена вина всегда как ни у людей было принято. Кому медведь наступил на ухо, непременно петь принимается, корча из себя соловья доморощенного. Притом считая праведно, будто голос по тону выше, когда орёт громче, чем давеча. Потому вопят они на одной ноте, но с разной силой остервенелости, пытаясь изобразить хоть какую-нибудь мелодию.
А у кого ноги ни из того места выросли да не теми руками вставлены, непременно в пляс пускаются. Вот Дунав был как раз из последних представителей. Руки сами по себе махались, ноги тоже не дружили с хозяином, но он упорно, сосредоточенно и даже с некой злостью внутренней, уперев мутный взгляд в пол заплёванный, выписывал кренделя с притопами да прихлопами, никогда не попадая в такт музыки, от чего при весёлом плясе незатейливом морду лица имел зверскую, собою недовольную.
Вот такая вот картинка разноцветная творилась на пиру княжеском. Буйны молодцы уж третий день света белого не видевшие, умудрились при этом все же заполучить «конец света» нежданно-негаданно.
