- А что с ним?

- Дык… - замялся стрелец. - Кажись, нож тот отравленный был.

В моей голове вихрем пронеслись воспоминания: Афанасьев-младший ранил сотника ножом. На первый взгляд пустяковая царапина, но… Господи, вот только Еремеева нам не хватало!

- Бабушка, вы мне нужны.

- Я с тобой, касатик, - Яга накинула на плечи платок. Она никогда на моей памяти не позволяла себе выходить на улицу в домашнем платье, но сейчас времени на переодевание не было. - Да токмо, Никитушка… ежели он ядом травленный, живая вода потребна, а у меня, как на грех, закончилась.

- Митька! Запрягай, живо! Как закончилась? - поперхнулся я. У живой воды один источник — на Смородине, а туда только в одну сторону больше часа дороги. Я могу не успеть. Господи, я не хочу терять ещё и Еремеева!

По-видимому, в критические моменты у меня открывается второе дыхание. Я соображал очень быстро.

- Ваше Величество! Сможете привезти Ульяну?

Он кивнул и, не задавая лишних вопросов, вышел во двор. Меньше чем через минуту государева карета рванула за ворота. Мы с Ягой тоже вышли. Митька вывел телегу, запряжённую нашей кобылой, мы уселись. Верхом быстрее, но я же не один.

- Давай к базару, живо.

- Ага, а бабуленька меня потом в сапог…

- Живо! - хором гаркнули мы с Ягой. Он стегнул кобылу.

До базара мы домчались минут за десять. Там нас уже ждали. Фома сидел на лавке в углу площади. Я не сразу его узнал — настолько он изменился за те пару часов, что мы не виделись. На бледном, без кровинки, лице неестественно блестели запавшие глаза. Вокруг столпились стрельцы. Судя по скорбным лицам, они уже смирились, что Фома умирает.

- Никита Иваныч… вот оно как. Нож-то непростой был…

- Ты помолчи, - мягко прервал я. - Вот бабушка сейчас тебя осмотрит.

Яга не осматривала, скорее обнюхивала. Ей было понятно что-то, чего я даже не замечал.

- Никитушка, живую воду надобно, - вздохнула она. - Заморский яд, не справлюсь я.

- На боевом посту, - стрельцы одновременно сняли шапки. - Упокой, Господи, душу раба Твоего…

- А ну отставить! - рявкнул я. - Вы ж живого хороните!

- Не жилец он, Никита Иваныч…

Яга опустила голову. Я слышал частое сбивчивое дыхание Еремеева. Если Горох не успеет… то всё.

По улице в сторону базара с грохотом неслась карета государя. Я замахал руками, привлекая внимание кучера. Кони встали как вкопанные, из кареты сначала вывалился царь, а потом, опираясь на его руку, спустилась Ульяна. Рядом с нашим Горохом она была как росток рядом с деревом. Мертвячка, всплыло в моей памяти. И косы, тяжёлые косы до самых колен. Я правда не видел разницы между ней и её творениями.

Она медленно подошла к нам и опустилась на колени перед Еремеевым. Косы свились кольцами на земле. Перекрестилась сама, перекрестила его, поцеловала висящий на груди крест. А потом взяла взяла обеими руками кисть сотника и застыла, закрыв глаза. Мы молчали, она, по-видимому, молилась, и я не сразу заметил, что по её щекам ползут слёзы. Я сам едва не взвыл. Господи, хватит!

Мне в голову лезли ненужные мысли. Что если бы не она, Фома был бы уже мёртв. Что если бы не она, ничего этого бы не было. Что нужно судить Бодровых за государственную измену… нужно прекратить всё это, нужно остановить Твардовского. Я невольно вскинулся, почувствовав на себе чей-то холодный взгляд.

С противоположного конца площади на меня смотрел Твардовский. Увидев, что я его заметил, он кивнул мне и неторопливо направился к нашу сторону.

- Боярыня передаёт вам привет.

- Вы..! - я даже не сразу подобрал нужное ругательство.

- Сегодня утром я снабдил нашу армию оружием. Они ждут моего приказа, - едва уловимо улыбнулся он. - Вы всё ещё жаждете крови?

Ульяна медленно поднялась с колен. Фома по-прежнему выглядел совершенно жутко, но дышал уже ровнее. Она повернулась к поляку и быстро заговорила по-французски. Я по-прежнему не понимал ни слова. Они спорили минут пять: теперь уже она нападала, он защищался, пытаясь её в чём-то убедить. Затем она взглянула на Гороха.

- Ты позвал меня, и я пришла. Мне сказали, что я смогу увидеть тебя. Эти люди поверили мне и пошли за мной. Грех на мне, кровь на моих руках…

- О чём ты? - государь положил руки ей на плечи. - Они несут радость.

- Если я не остановлю их, они принесут смерть. Будет война.

Она стояла перед государем — маленькая хрупкая женщина. Однажды потеряв её, он надеялся, что сможет её вернуть.

- Я хотела быть рядом с тобой.

- Я тебя больше не отпущу, - Горох попытался прижать её к себе, Ульяна мягко отстранилась.

- У тебя должна быть другая жена. Должны быть дети. Видно, грешная я… но я увидела тебя. Теперь я могу уйти.

- Ульяна, не смей! - я не сразу понял, что этот панический крик принадлежал поляку. С пальцев женщины, касавшихся груди государя, посыпался серый песок. Рассыпáлись её руки, рассыпáлось всё её тело. Иллюзия исчезала. На миг я увидел выбеленные временем кости, но рассыпались и они. Через пару минут на месте, где стояла Ульяна, осталась лишь горка серого песка. Горох по инерции сжал пальцы, словно всё ещё пытаясь её ухватить, и осел мимо лавки на землю.

Твардовский, белый, как бумага, беспомощно открывал и закрывал рот. Мы как-то забыли о нём. Первой опомнилась бабка — сложила пальцы, и с них сорвалась маленькая шаровая молния. Поляк легко отбил её, но в ответ нападать не стал — молча развернулся и ушёл. Стрельцы попытались было его схватить, но не смогли даже приблизиться. Через несколько минут он исчез из виду. Чёрт с ним, пусть убирается из города.

Еремеев открыл глаза и взглянул на нас уже более осмысленно. Это была, наверно, лучшая новость за сегодня. Мы не стали ни о чём его спрашивать, просто погрузили на телегу и отправили домой. Придёт в себя окончательно — тогда и поговорим.

Я уселся на землю рядом с государем. Говорить не хотелось. Да особо и не о чем было. Он только что второй раз потерял Ульяну. Слова тут были не нужны.

Примчались патрульные с Червонной площади.

- Воевода! Народ на площади в песок рассыпается!

- Знаю.

Внезапно я понял, что должен успел сделать ещё одну вещь. Просто потому, что, если не успею, не смогу себе простить.

- Бабуль, я скоро.

Думать будем потом. Я позаимствовал у одного из парней коня и сломя голову помчался в храм Ивана Воина.

Я успел. Пёс сидел у ворот и ждал. При виде меня он поднялся на лапы и завилял хвостом. Я спрыгнул на землю и рухнул перед ним на колени. Барбос поставил лапы мне на плечи и счастливо облизал лицо. Я сморгнул навернувшиеся слёзы.

- Спасибо, дружище. Спасибо…

На миг мне показалось, что движущийся лабиринт вновь окутал нас душной земляной тяжестью. Я не вышел бы оттуда, если бы не этот пёс, совершенно обычная дворняга. Я уверен, тебе там будет хорошо.

Я крепко прижал его к себе. Он в последний раз лизнул меня в нос, а потом тоже начал рассыпаться. Серый песок был почти неотличим по цвету от моей формы.

Не знаю, сколько я там сидел. Меня никто не трогал. Потом, собравшись с мыслями, встал, взобрался на коня и поехал в отделение.

Яга меня ждала.

- Кажись, всё, Никитушка… - она тихо подошла и перекрестила меня. Я обнял бабку в ответ.

- Всё. Их нет больше.

Потом мы сидели за столом и абсолютно пустыми глазами смотрели друг на друга. Не было сил не то что говорить — думать. Это дело высосало нас так, как ни одно из предыдущих. Мы безумно, совершенно не по-человечески устали. Не знаю, как Яга, а я не испытывал ничего — ни радости, ни облегчения. Мы прошли по краю пропасти.

***

Бодров в Лукошкино так и не вернулся. Они проиграли. План, выверенный до мелочей, направленный на разжигание гражданской войны и дискредитацию царской власти, провалился. Насколько я знаю, спустя пару дней Горох виделся с Маргаритой. Мы все были слишком вымотаны этим делом. Государь проявил неслыханное снисхождение и даже не стал пытаться их судить — просто велел уехать.