- Лосяш… – он молчал. Хрюшка нетерпеливо сдула со лба выбившуюся из косы прядку. – Лосяш, я воду кипячу. Пойдем пить чай.

- Как я мог перепутать…

Как Нюша ни старалась, она не могла понять глубины трагедии. Разве что жаль потерянного времени, но ведь это же такие мелочи. В тонкостях его экспериментов хрюшка даже не пыталась разбираться. Из объяснений Пина, с ходу ухватившего суть проблемы, ей удалось понять лишь то, что Лосяш задал ошибочные параметры отгонки, давление в колбе то ли слишком повысилось, то ли слишком понизилось, тут она уже забыла. Но это повлекло за собой все последующие события, включая полет холодильника, которым, к слову, оказалась та самая цилиндрическая штука со спиралью.

- Пойдем… я сделаю тебе с пустырником. На тебе же лица нет, - крепко держа его за копыто, Нюша попыталась сдвинуть лося с места. Тому было абсолютно все равно. Зачем она осталась? Стоя сейчас рядом с Лосяшем, она вновь и вновь задавала себе этот вопрос. Неудачи в его работе даже при всей его гениальности не были такой уж диковиной. И обычно ему хватало дня, чтобы стихли вспышки гнева и перегорела острая досада. Лосяш быстро приходил в себя. Встряхивался после поражений и снова вступал в бой. Но сейчас… сейчас было иначе, и одному ему с этим не справиться. Нюша это чувствовала. Чем она, полнейший ноль во всех науках, кроме моды, может ему помочь, хрюшка не знала. Но в одном она была уверена точно: в таком состоянии Лосяша нельзя оставлять одного. Даже если ей очень хочется спать. И даже если утром у нее будут синяки под глазами и жуткая бледность, плевать.

- Нюша, иди домой, - равнодушно бросил он, поднимая с пола какую-то склянку. Несколько секунд недоуменно смотрел на нее, потом поставил на прежнее место.

- Ну уж нет! – хрюшка топнула копытцем. – Я останусь здесь. Каково тебе одному в пустом доме… а вдвоем легче. Обещаю, я не буду мешать. Просто, если тебе что-то понадобится, я буду рядом. Тем более все равно скоро рассвет…

Ночи в мае короткие. Над лесом уже показались розовые отблески, и, казалось, после бессонной ночи Нюшу неминуемо должен был сморить сон. Хрюшка устроилась за столом, подперев копытцами щеки, и, просто чтобы хоть чем-то себя занять, медленно переводила взгляд с остатков заварки в кружке на сидевшего напротив Лосяша. – Слушай, ты спать вообще собираешься? – наконец не выдержала она. – Ты же потом работать не сможешь.

- Нюша, я же сказал, иди домой.

Почему-то ей казалось, что, не заговори она с ним впервые за несколько часов, Лосяш даже не заметил бы ее присутствия. Они сидели друг напротив друга, и, если бы Нюша хотела, она могла бы снова взять его за копыто. Только почему-то при этой мысли сердце в груди подпрыгивало как сумасшедшее.

Лучи восходящего солнца рассыпались по книжным полкам. Нюша придвинула к себе уже остывший чайник. Скоро придет Совунья… раздаст указания и примется махать по всем доступным поверхностям цветастой метелкой, попутно сетуя, что «здесь же дышать нечем! Всё твоей химией пропахло!» Не нужно было это видеть, чтобы ясно себе представлять. Нюша только сейчас осознала, насколько пропитанный странными испарениями воздух этого дома стал для нее привычным. И почему-то сейчас ей совсем не хотелось, чтобы кто-то нарушал их разделенное на двоих ночное одиночество.

***

- Нюш, ты встала уже? – подпрыгивая на траве в палисаднике перед домом возлюбленной, Бараш пытался постучать в стекло. Потом – просунуть под дверь свежую поэму, еще чуть позже – забраться на каминную трубу. Пока в светлую голову литератора не пришло наконец, что хрюшки, вероятно, нет дома. Куда она могла пойти, в такую-то рань? Оставив бесплодные попытки прорваться в розовую крепость, Бараш уселся на ступеньках крыльца и крепко задумался.

Он писал стихи и был на самом пике вдохновения, когда в доме Лосяша опять что-то рвануло. Там вообще регулярно что-то взлетало, это уже неоригинально, но почему каждый раз в момент наиболее активного барашева творчества? Подгадывает он, что ли? Из всех наук, которыми занимался Лосяш, разве что астрономия была более-менее безвредна – ну, кроме тех случаев, когда он принимался строить прогнозы по звездам. Уже дважды предсказывал Барашу победы на личном фронте, только Нюше всё как с гуся вода.

Где она, кстати, может быть… Бараш почесал рог. Разгромленную лабораторию гениального лося они все покидали уже глубокой ночью – поблескивали звёзды, казавшиеся в неподвижном черном бархате неба нереально близкими. Прекрасное время для серенад в палисаднике под окном любимой. Так, а все ли? Нюша… Нюша стоит около стола, она даже не обернулась, когда Бараш ее окликнул. Нюша осталась. Осознание этого факта словно пружиной подбросило поэта со ступенек. Бараш кубарем скатился с крыльца и рысью понесся проверять собственную догадку. Поэму он по инерции захватил с собой.

Внешний вид многострадального дома-лаборатории ничем не напоминал о ночном происшествии. Разве что осколки, видимо, случайно рассыпанные при уборке, теперь ярко блестели в солнечных лучах. Стараясь не повстречаться с битым стеклом, Бараш осторожно обошел дом и заглянул в окно. За столом спиной к нему на табуретке устроилась Нюша, ее косичка заметно растрепалась, что выдавало крайнее расстройство обычно аккуратной хрюшки. Напротив нее, уставившись в никуда пустым взглядом, сидел Лосяш. Мысли его, по всей видимости, были где-то далеко: вряд ли он замечал даже Нюшу, наманикюренным копытцем бросавшую сахар в его чашку.

Прикинув, что «никуда» сейчас находится чуть выше его, Барашевой, головы, поэт помахал Лосяшу свернутыми в трубку листами – ноль эмоций – и старательно сделал вид, что он совершенно не подглядывает. Да и почему он должен оправдываться? Бараш, в конце концов, рыцарь, Нюша – его прекрасная дама, которая по свойственной принцессам доброте осталась выразить сочувствие отрешенному от мира алхимику. Примерно так. Нюша же не банка с реактивами, чтобы заинтересовать этого абсолютно неромантичного лося? Он при всем желании не сможет выразить в стихах – да и в прозе, в принципе, тоже – всё восхищение ее красотой.

Размышляя подобным образом, Бараш успокоился окончательно. Он отошел от окна и, заложив копыта за спину, направился по дорожке прочь. Навстречу, зажав под крылом привычный чемоданчик с лекарствами, торопилась Совунья. Бараш проводил ее взглядом, и уже через минуту из-за захлопнувшейся двери донесся ее резкий голос. С Нюшей сова говорила мягко, кажется, уговаривая ее лечь спать; ученого тормошила уже решительнее – до Бараша донеслось что-то про неумеренное потребление кофе и свежий воздух. А то первый раз как будто… всем известно, он пьет чай только в гостях. В остальное время этот маньяк от науки литрами глушит крепчайший кофе, - потому и не спит сутками во время очередных экспериментов.

- Где только Бараша черти носят! – внезапно донеслось до поэта, и тот пулей скрылся в направлении качелей. Не хотелось ему сейчас встречаться с Нюшей. Разумеется, сердце прекрасной дамы принадлежит только ее рыцарю, но… почему она даже не обернулась, когда Бараш, уходя, окликнул ее? Ох как не хотелось признавать очередную обиду… Нюша умеет дергать за ниточки. Образно говоря! Бараш зажмурился и громко фыркнул, всем видом демонстрируя мирозданию, что не желает вспоминать о том позорном свидании. Но вот образно… о, в этом она мастер. То кокетничает, зовет на пикник, приходит на лыжах в горы вслед за Барашем, то холодна, как самая неприступная вершина. Сложно с ней.

Бараш уселся на качели, несильно оттолкнулся от земли копытом. В конце концов, он единственный, с кем принцесса долины соглашается ходить на свидания. Не с каким-нибудь… вон, Крошем. Да ну какой Крош, эти двое еще не доросли до свиданий. Хотя кто знает, возможно, однажды закадычные друзья уйдут в кругосветное путешествие и у них будет в каждом порту по три жены.

Разумеется, потом она заявит, что Бараш сам виноват. Недостаточно громко позвал, не подошел и не увел за руку… да мало ли. И почему только она такая красивая? Мерное движение качелей убаюкивало. Обычно в столь ранние часы Бараш еще спал. Он вообще не мог просыпаться раньше полудня. «Организм такой, - отмахивалась Совунья на все просьбы хоть как-то подогнать его биоритм под Нюшину утреннюю активность типичного жаворонка. – Это на всю жизнь». И Бараш смирился. В конце концов, что плохого в том, что по ночам он пишет стихи, а утро посвящает сну? Среди обитателей долины подобную точку зрения разделял только Карыч – тот, правда, стихи не писал, да и кто вообще знает, что ворон со столь бурным прошлым может делать по ночам. Но факт остается фактом, все остальные были жаворонками. Хотя нет, не все, Пина с Лосяшем забыл. Первый в принципе не различал день и ночь. То ли у пингвинов это в крови… Пин одинаково прекрасно себя чувствовал в любое время суток – вот уж чему можно позавидовать. А над Лосяшем Карыч подшучивал, что у того график сна – сутки через трое. Тоже не самая приятная крайность, Бараш пару раз пытался перейти на такой режим, в дни особо сильного вдохновения. С непривычки потом неделю в себя приходил.