Постепенно люди подсаживались за их столик: диваны сдвинуты, бутылки едва находят свободное место. Им приходится сидеть так тесно, что с каждой новой шуткой, с каждой случайно услышанной фразой и взрывом хохота, Граймсу становится все жарче. Его буквально вдавили в плечо терапевта и от этой близости Рик ощущает все большее возбуждение. Они оба непринужденно смеются, разговаривают, Ниган случайно пролил на стол немного бурбона. Рик чувствует, как его губы становятся горячими и влажными — он беспрестанно проводит по ним языком, силясь перебороть острое желание коснуться чужой шеи, пахнущей таким знакомым одеколоном. Они сидят между этих людей, каждый из которых мог стать случайной жертвой, каждый из которых потерял кого-то в одну из ночей, когда на утро сходили с ума газеты. Как рыбаки с гарпунами, спрятанные от акул ржавой клеткой, они сидели, думающие лишь друг о друге. Рыбы не знают, сколько их собратьев уже попалось в сеть, они не знают ничего, рыбы не умеют считать, а потому продолжают это веселье, повод которого был столь гротескным.

Ниган чувствует, насколько отчаянно Граймс хочет его прикосновения — мужчина роняет зажигалку и, поднимая ту, успевает огладить пальцами щиколотку. И когда он, будто случайно, задевает макушкой его подбородок, то понимает, что терпеть больше не получится. Капитан выскальзывает из-за стола; он бегло улыбается и старается прощаться не так торопливо. Не доходя до двери, терапевт вдруг трогает за плечо идущего впереди Рика. Тот оборачивается и щурится от яркого всполоха фотоаппарата. Закусив губу, Ниган помахивает снимком и прячет его в карман — только себе он позволит смотреть на то, какими черными могут быть глаза Граймса. Они выходят, и Ниган обращает внимание, что их совместное фото, словно в насмешку, теперь красуется рядом со снимком Уолша, где тот довольно улыбается и трясет служебной винтовкой.

— Я поведу, — Рик отталкивает любовника от дверцы, со смехом шаря по карманам.

— Так даже лучше.

— Садись.

Дорога до дома кажется Граймсу мутным мороком. Он помнит лишь губы Нигана, шарящие по шее, и руки, что настойчиво толкаются под расстегнутый ремень. Пальцы сминают его ствол, играючи оттягивают вниз кожу. Горячий рот накрывает головку, и Рик чуть не сворачивает куда-то в сторону, едва заставив себя рулить ровнее. В глаза бьет свет фар случайной машины, сигнал врезается в уши, но как-то тихо, словно через толщу воды.

— Что ты вытворяешь, — он на мгновение позволяет себе запрокинуть голову, шумно сглатывая и подаваясь навстречу влажным губам. Чужая щетина колет пах — о нее так и хочется потереться, ощущая Нигана как можно ближе. Язык толкается острым кончиком в щель уретры и Граймс сдавливает руль до побелевших костяшек.

Губы терапевта перепачканы в смазке, но он не вытирает ее, а продолжает скользить по стволу. И сколько бы раз Ниган ни называл Рика преданной псиной, отчего-то именно он всегда вылизывал его, жадно и вместе с тем как-то трепетно, как будто его шершавый язык мог причинить боль. В этих прикосновениях и был весь он: извечно жаждущий его, Рика, отклика, готовый сломать его, но только для того, чтобы собрать как было, а после повторять все снова и снова, до бесконечности, зная, что каждый раз Граймс выстоит, за что и получит этот самый язык, который заставляет его давиться желанием владеть собственным мучителем.

Выдернутая из брюк рубашка липнет к мокрому животу — Ниган забирается под ее края носом, продолжая выводить узоры на вздыбившихся мышцах пресса. Граймс резко тормозит у самого гаража; наконец-то он может зарыться пальцами в зачесанные назад волосы, выгнувшись и рефлекторно разведя ноги. Но Ниган дразнит его, отрываясь от мужчины в отместку за сегодняшние подначивания. На них больше никто не смотрит и можно наконец навалиться на Граймса полным весом, нашаривая губы, почти кидаясь на них, изголодавшись. И снова все происходит как в первый раз, как будто до этого у них ничего не было, и они, подгоняемые желанием узнать вкус друг друга, хаотично цепляются за одежду, трогают, почти что давят один второго. Им не нужно вспоминать или думать о том, что они делают с собой — все это легко остается позади, как перелистанная страница. Их отношения похожи на смену дня и ночи, где после тяжелой душной темноты медленно поднимается солнце. Однако оно утомляет их обоих, и каждый раз, не признаваясь себе в этом, они только и делают, что ждут, когда раздражающе яркие лучи снова скроются, когда снова можно будет делать друг с другом то, чего никто никогда не увидит.

— Рик, — оторвавшись от полных губ, он может разве что хрипло дышать, вцепившись пальцами в чужой ремень. — Ты в курсе, что у нас есть соседи?

— И это ты говоришь мне?

Они одновременно вываливаются из машины; Рик пытается застегнуть ширинку, но руки совсем не слушаются. Ему остается только благодарить господа бога за то, что он все еще не подключил к сети уличные фонари на веранде.

Входная дверь захлопывается за спиной и все продолжается с того же места, где Граймс снова чувствует эти требовательные прикосновения. Ладони грубо толкают его к столу и он совсем не сопротивляется, когда Ниган подсаживает его на кухонную столешницу. Пальцы тянутся к полюбившимся мелким пуговицам его формы, торопливо расстегивая одну за другой. Ниган смотрит на него с таким выражением, что Рик невольно вздрагивает от накатившей на тело приятной истомы.

— Стой, где наш мальчик?

Терапевт противоречит собственному вопросу, продолжая настойчиво выдергивать пуговицы из узких прорезей. Его губы постоянно сталкиваются с лицом Граймса, как будто ему все время мало. Рик склоняет голову на бок, позволяя ему проскользнуть языком по тем самым петлицам, где маленькими значками блестит отметка капитана.

— Я сказал ему погулять с Энид сегодня.

— Погулять? Как целомудренно звучит. Ты все продумал, хитрый-хитрый Рик Граймс.

Капитан лишь усмехается вместо ответа, проводя руками по скрипучей коже его куртки. Он сбрасывает вещь на пол, сжимает в кулаках серую футболку, не выпуская, даже когда с него грубо сдергивают брюки, заставив дернуться. Граймс ничего не говорит о том, что знает, как легко Ниган слетает с катушек, стоит ему увидеть его, произносящим очередную речь. А Ниган молчит о том, что ничто не шло Рику больше, чем эта странная роль лидера, неважно кого и чего. Они понимают все это и так. Поэтому, даже когда терапевт перехватывает чужие кисти, заводя их за спину и прижимая к рейлингу, чтобы щелкнуть уставными наручниками, никто не роняет ни слова. Да, Нигану определенно доставляло удовольствие проделывать все это каждый раз после того, как Рик скупым движением отдаст честь и сойдет с подмостков. Стоит ему прикоснуться к этому человеку, как от прежней холодности не остается и следа — Граймс поддавался ему с такой легкостью и желанием, что у Нигана не было никаких сомнений в том, насколько сильно ему это нравилось.

— Теперь капитан Граймс только мой, — глухой смешок щекочет ухо. Рик дернул руками, будто не веря в то, что согласился на нечто подобное. Чувство уязвимости и загнанности оседает где-то внизу живота, и сколько бы раз Ниган ни проводил ладонями по открывшемуся торсу, Граймс не чувствовал себя успокоенным. — Я так и знал, что тебе понадобится время. Но, Рик, тебе ничего не строит оторвать эту трубу от стены, так что…

Он снова хрипло смеется, обхватывая руками крепкие бедра и разводя их в стороны. Да, Граймсу ничто не мешает высвободиться, однако он ничего не предпринимает, тревожно хрипя после каждого соприкосновения кожи о кожу. Рик был единственным, кто оказался способен зайти так далеко, чтобы понимать: Ниган может отдавать столько же, сколько он забирает. Терапевт давно назвал свою цену и Граймс согласился. Он ни о чем не жалел, когда обнаружил в себе спонтанное желание обхватить его талию ногами — Рик повиновался ему, плотнее прижимаясь и запрокидывая голову. Края форменного пиджака и белоснежной рубашки расходятся в стороны — Ниган голодно впивается в ничем не защищенную грудь, зубы смыкаются на соске, а кончик языка играючи обводит напряженную горошину.