26 декабря

Я жуткая трусиха. Я боюсь Финиста. Почему – не знаю. Вроде бы, такой же парень, как и другие, из того же теста сделан. Но в его присутствии я, если не играю роль друга-товарища, девочки, похожей на мальчика, то превращаюсь в такую кисейную барышню, что самой противно.

========== 27, 28. ==========

Редакционные тётушки решили взять шефство над Васькой (он уже который день прибегал). Подстригли его, усадив на стул в фотолаборатории и укутав старой скатертью. Принесли ему свитер, шарф, ушанку, светло-серое почти неношеное пальто – всё, из чего их ребята выросли. Если раньше в обед перебивались кофейком с пирожками, купленными у лоточницы, то теперь стали носить из дому суп и второе в литровых банках. Васька с удовольствием хлебал разогретое на плитке варево и с набитым ртом спрашивал:

– Вы богатые, что ли, – меня кормите?

Пришлось объяснять, что не кормят, а угощают. Потому что гость. И подарки по той же причине.

Если честно, гость надоедал. Шумный, суматошный, он отвлекал от работы. Надо было срочно куда-то его отправить. И Алька позвонила директрисе Дома детского творчества. Конечно, набор в кружки давно закончен. Но случай исключительный. Мальчик талантливый, из неблагополучных, может, какая-то льгота… Директриса сжалилась: «Приводите, посмотрим». И его взяли, взяли, взяли в литературную студию, к Алёне! И в зимний лагерь на каникулы – с двухразовым питанием, совершенно бесплатно.

28.

Алька ещё раз побывала у Наташи. Художница угощала чаем из тёмно-розовой с витиеватым узором чашки, с домашними, ещё тёплыми, вафлями. И рассказывала о Витюхе:

– На днях звоню Вите, а он отвечает: не могу разговаривать, я очень занят. Чем же ты, спрашиваю, таким важным занят? В шахматы, говорит, играю. Я спрашиваю: с кем? И думаю: ну, если скажет – сам с собой, то нет, значит, смысла продолжать знакомство. А он говорит: с соседом – ты представляешь, Аля?

Нет, Алька не представляла. Она не могла себе представить Финиста за клетчатой доской в компании какого-то мифического соседа. Не способна была вообразить его в домашней обстановке, в линялой майке с вытянутым воротом, его маму, хлопочущую на кухне. А Наташа была у них. Принесла в подарок Витюхе собственноручно вылепленную из глины и закалённую в муфельной печи фигурку – его портрет в полный рост верхом на крокодиле. Алька слушала её рассказ и млела от звуков его имени, которое Наташа не произносила, как обычно люди произносят слова, а словно пропевала с особенной нежностью. И понимала, что по-другому и нельзя говорить о её, Алькином, Витюхе – только так, с нежностью и благоговением. Недавно Танька, посмеиваясь, попыталась рассказать о нём очередную гадость. Алька на неё тогда жутко рассердилась. Ну, как можно поливать столь гнусной ложью её солнечного мальчика!

– Ты счастливая, – говорила Наташа. – У тебя ведь это первая любовь, верно?

– Ну, ещё в девятом классе я втюрилась в преподавателя военной подготовки. Если это не считается, то, конечно, первая.

– Я же говорю – счастливая! У тебя всё ещё будет в первый раз. А вот у меня уже были мужчины…

И Наташа поведала новой подруге душещипательную историю о том, как она, учась в художественном училище, вдали от родительских глаз, встречалась с одним молодым человеком. Встречалась, встречалась, а потом забеременела, тогда-то он её бросил, и ей пришлось делать аборт. Тут Алька вдруг сообразила – вслух ей не сказала, конечно, но про себя, мысленно, беззвучно расхохоталась – оказывается, они называют одним словом абсолютно разные понятия! Наташа уверена, что светлое чувство первой любви может испытать только девушка чистая и непорочная, и в ином её не убедить. Для неё, наверное, телесное и духовное спаяно накрепко. Знай она об Алькином методе лечения страдающих бардов (да и о тайных встречах с сумасбродом-военруком, которые вовсе не были такими уж по-детски невинными), вряд ли поверила бы в искренность тех самых роз и незабудок. А они плыли, проклятые, плыли во всё время затянувшегося далеко за полночь девичьего чаепития!

========== 29. ==========

Зашелся истошным воплем редакционный телефон. Светлана-экономика схватила трубку и тут же кивнула Алине:

– Тебя.

Она подняла свою, с параллельного аппарата. И услышала:

– Здравствуйте. С вами говорит бабушка Тамары Поярковой.

Алька не сразу сообразила, о ком идёт речь. Пожилая женщина объясняла довольно бестолково, и до неё только на десятой минуте этой взволнованной речи дошёл её ужасающий смысл: Томка пропала! Маленькая Томка прикрепила магнитом к холодильнику записку с банальной фразой: «Прошу никого ни в чём не винить». И ушла из дома, пока бабушка впитывала в себя дневную серию мексиканской телетянучки.

– Господи, не знаю, что и думать! Может, шутит над бабкой, может, юмор у теперешних детей такой, приколы ихние. А вдруг да всерьёз чего над собой сделала? Ума-то ведь нет, дитё… Подружек всех уже обзвонила, ничего не знают. Вот, ваш номер нашла у неё в дневнике записанный…

– Погодите, никуда не уходите, я сейчас приду! – крикнула Алька в трубку. Адрес она знала, он был в том же блокноте, что и координаты всех юнкоров. Томка, Томка… Что с тобой, где ты, дурочка этакая?

На письменном столе среди учебников для пятого класса, тетрадей и аудиокассет были разбросаны листы киносценария. Всё ясно…

– Не ходите за мной, – велела Альке бабуле. – Я скоро вернусь, я приведу её.

И подумала: «Если успею».

Было темно. Пять часов, а уже – как поздней ночью. Конец декабря. И никаких фонарей около дома. Только редкие окна, как одиночные блестки позолоты на ветхом бальном платье. Скоро люди придут с работы, включат свет, согреют чайники. И Томкины мама-папа придут. А Томки нет, одна бабка сидит и глушит корвалол стопками. Жуть. Алька перебежала дорогу – длинное «китайское» здание было совсем рядом. Задрала голову. Ей показалось, или действительно это детская фигурка там, на краю крыши? Она зашла в нужный подъезд, побежала вверх по лестнице. Створка окна была приоткрыта, на подоконнике лежал, не тая, снег. Давно лежал? Или его нанесло в последние час-два метелью, которая до сих пор продолжалась? Для того чтобы протиснуться в окошко, ей пришлось скинуть пальто.

Девочка в рыжей шубке в самом деле стояла на краю, прижавшись спиной к стене и раскинув руки.

– Тома, – тихо позвала Алька.

Она медленно повернула лицо с закушенной губой.

– Пойдем домой, Тома, – спокойно, но требовательно сказала Алина.

– Зачем? – спросила она. Беззвучно, одними губами. Алька не расслышала этого слова, скорее, просто угадала смысл.

– Нет, это ты мне должна объяснить, зачем, – её трясло, и она чудом не срывалась на крик. – Долго уже так стоишь?

– Целую вечность.

– Угу. Ясно. Спрыгнуть всегда успеешь. Дай руку, выйдем на середину и поговорим.

– Не, я так постою.

– Ну, стой. Только не двигайся, ладно? Знаешь, я тебе не родственник и не психолог. Я сюсюкать с тобой не собираюсь. Только попрошу объяснить мне, как взрослый человек другому взрослому человеку и не такому уж скверному журналисту, что всё-таки происходит.

– Нет, Алина Ивановна, ничего не происходит. Я сама так решила. Потому что… всё равно уже, – и Томка совсем не по-взрослому шмыгнула носом.

– Ты это из-за… него? – предположила Алька. И попала в точку! Томка зарыдала. Алина ухватила её одной рукой за шубу, другой за тонкое запястье чуть повыше мокрой варежки и вместе с ней плюхнулась в рыхлый снег. Запоздало подумала: если бы девчонка начала вырываться, обеих уже соскребали бы с обледеневшего асфальта.

– Сиди здесь, – приказала Алька. – Рассказывай.

– Я без него жить не могу, – выдохнула Томка.

– Та-ак, – протянула Алька. – А он об этом знать не знает.

– В том и дело, что знает, – всхлипнула она.