Следы остались на влажной глинистой почве. Кеды. Алёшкины, конечно. И вторые – глубокие отпечатки тяжёлых ботинок. И рисунок колёс автомобиля: по нему можно было бы понять, в какую сторону он повернул. Но зачем? Тут всё равно без вариантов: машина выехала на дорогу. А вот дальше – поди догадайся. Направо или налево. Отправились в Славск или свернули в лес. Это вот непонятно. Оставалось лишь полагаться на интуицию, которая гнала Алёну на вчерашний маршрут, к роднику.
Не ошиблась. Алёшка сидел на корточках у воды. Его белая футболка вся была в зелёных и рыжих пятнах от травы и глины.
– Посмотри на меня, – строго сказала она.
Парень обернулся. Гос-споди. Нос распух, левый глаз превратился в щёлку, на подбородке свежая царапина. В волосах комья грязи, прошлогодние листья и, кажется, раздавленная улитка.
– Кто тебя так? Горюшко ты моё… Паша?
– Не. То есть сначала он, а потом… ещё добавили. Паша из машины меня выкинул и уехал в Славск. Я пошёл в лагерь потихоньку. По пути привязались какие-то. Деревенские, что ли. Четверо. Ни драться, ни бежать не мог, я же вообще полудохлый был после всего. Ну, они отпинали, карманы вывернули и ушли. Не очень сильно зверствовали.
– Ничего себе – не очень! – Алёна критически осмотрела его, сев рядом на землю, и принялась раздирать спутанные волосы предусмотрительно захваченной расчёской. – Телефон отобрали?
– Нет, я его оставил заряжаться. Деньги выгребли, суки.
– Какие? У тебя же не было.
– Не было. Потом стали. Теперь опять их нет. Паша оплатил интим-услуги. Но я не ради денег с ним пошёл, ты не думай.
– А ради чего? Мало тебе приключений на твою многострадальную задницу?
– Алён, ты иногда умная, а иногда вот совсем дура, – печально вздохнул Алёшка. – Из-за Сенечки же. Иначе этот гад снова бы к нему полез.
– Угу, волки и овцы, глава вторая. Такой вот прямо порыв благородства…
– Зря смеёшься. Если с Сенечкой что-то случится, я тогда жить не смогу. Потому что… получится тогда, что я виноват.
– Перестань, – поморщилась Алёна. – Ты, наоборот, молодец, что привёл этого типа в компанию. Сообща мы его и вычислили. А представь, что было бы, если бы он Сенечку одного к себе в комнату затащил…
– Ага, и сразу: хоп – наручники, – проговорил Алёшка, кривя губы и потирая запястья. – Алён, а вот ты бы на моём месте – как? Ну, если бы вместо Сенечки девчонка была, и от тебя зависело, её трахнут или тебя. Легла бы под него?
Алёна задумалась. Представила на месте несчастного Сенечки Динку сначала. Потом анимешницу Иринку. («А я попрощаться зашла…»). Быстро кивнула.
– Да. Если нет другого выхода, то – да. Алёшка, пойдём уже. Обед скоро, а потом обсуждение.
Алёшка удивлённо посмотрел на неё.
– А… сколько времени?
Алёна глянула на экран телефона.
– Без пяти два.
– Блин! Я думал, почти вечер уже.
– Здесь тень от деревьев, потому так и кажется.
– Нет, не то, – Алёшка помотал головой, и его волосы снова растрепались. – Когда я после драки в себя приходил…
– Драка называется – четверо на одного! – возмутилась Алёна.
– Неважно. Не сбивай меня. Мне казалось, что время идёт: полчаса, час… потом ещё час. И ещё. Ощущение, что один и тот же час прокрутился несколько раз. У тебя такого не было?
– Сегодня? или вообще?
– Сегодня.
– Алёшка, а ведь было! После пленэра, когда пошла тебя искать. Я не особо обратила внимание, подумала: не выспалась, вот и мерещится. Но двоим сразу мерещиться не может.
– Это темпоральная петля.
– Какая-какая?
– Петля времени. Слышала про такое?
– Читала. Фантастику всякую. У того же Крапивина было, где про поезд.
– Ага. И ещё у него был рассказ, где пацан песочные часы перевернул. Вот я думаю, здесь такая же штука.
– Часы? песочные?
– Не обязательно. Но если поблизости есть сильный экстрасенс, он мог это сделать. А он есть, я знаю!
– Откуда знаешь?
– Так. Агентура донесла. Слушай, не говори никому, а то нас за сумасшедших сочтут. Возможно, никто, кроме тебя и меня, этого и не заметил.
– Да? А почему тогда – мы? Избранные, что ли?
– Вроде того. Есть у меня одна идейка. Но… надо проверять. Потом расскажу. Ох, помоги, пожалуйста.
Алёна встала, проотянула Алёшке руку, он медленно поднялся, опираясь на неё.
– Идти можешь?
– С трудом. Но я постараюсь. Жрать охота, знаешь ли… Что мы им скажем?
– Про темпоральную? Решили ведь, что не будем.
– Нет, про всё остальное. Упал, очнулся, гипс?
– Лучше правду.
– За правду меня Тигра убьёт.
– Тогда скажем половину правды, про хулиганов, а про Пашу не будем.
– Давай так. Только, кажется мне, Тигра всё равно догадается… Надо же, не так и больно. Правильно, типа весь день отлёживался, а не час. Удачно как время замкнули, будто спецом для меня. Хотя на самом деле – нет.
Историю с петлёй времени Алёна восприняла как забавную выдумку мальчишки, начитавшегося фантастики. Ну, или правдивый рассказ о галлюцинации. Да, и ей что-то подобное показалось, но виной тому бессонная ночь, стресс, переутомление. У него – тем более. Может быть, сотрясение мозга до кучи, вот и поплыло сознание. Но хорошо, что отвлёкся от своих бед и ужасов, начал фантазировать. Экстрасенса какого-то присочинил, сказочник лохматый. Подыграла ему немного, пообещала никому не рассказывать. Не расскажет, пусть не сомневается. Про мистику эту, фантастику – никому. А вот о том, что сотворил с бедным ребёнком депутат Паша Дарницкий, непременно доложит Юлии Юрьевне. Нет, замечательная мудрая женщина, в одном вы неправы – никакой у него не стокгольмский синдром. Если и тянется Алёшка за своим мучителем, как пёс на верёвочке, то верёвочка эта – не слепое обожание и не страх. То есть, страх, конечно, есть, не без него, но не за себя Алёшка боится. Не за себя.
К обеду опоздали – видимо, кончилось действие темпоральной петли, и время покатилось, возможно, даже быстрее, чем прежде.
Вероятно, успели бы, если бы сразу пошли суп хлебать, но Алёшке нужно было сходить в душ, смазать ссадины каким-то чудодейственным средством из тюбика, нашедшегося на дне их с Тигрой рюкзака, и переодеться. Грязные синие джинсы он сменил на чёрные и, несмотря на пригревавшее почти по-летнему солнце, натянул на себя подаренный Алёной полосатый свитер, он прекрасно закрывал и багровые засосы на шее, и отчётливо проступившие синяки на запястьях.
В столовой никого не было, только маленькая сутулая женщина в синем халате и цветастой косынке шуровала мокрой шваброй по полу. Алёшка пошептался с ней, и она, пристроив швабру к стене, ушла куда-то и через несколько минут вынесла им две тарелки рассольника и горку нарезанного хлеба.
Алёна села за стол. Алёшка ел стоя, прислонившись плечом к кафельной стене и держа тарелку на весу.
– Алёшка, открой страшную тайну, – прошептала Алёна. – Почему у тебя блат в столовой?
– Ты прямо как моя бабушка говоришь – блат! – фыркнул он. – Просто помнят, я сюда приезжал, когда ещё в детдоме был. Жалели, подкармливали, потому что я был самый тощий.
– Ты и сейчас скелетина, – сказала Алёна. – В свитере ещё на человека похож, а когда переодевался… гос-споди… рёбра пересчитать можно, ключицы торчат. Смотреть и плакать. И не сказала бы, что аппетит у тебя плохой, жрёшь, как не в себя.
– Точно, – с набитым ртом проговорил Алёшка. – Жру много. В ресторан меня водить невыгодно.
– А что, часто приходится… в ресторанах бывать? – осторожно поинтересовалась Алёна.
– Редко. У нас тут не Европа. Чаще так трахают, без всякой романтики.
Он так спокойно об этом говорил, так буднично, что Алёне делалось не по себе. Его отношения с Тигрой воспринимались ею как что-то милое и трогательное. Неразделённое чувство Алёшки к человеку, имени которого он не хотел произносить вслух, вызывало сочувствие и понимание. А вот то, что он называл «работой», казалось ей мерзким, грязным, ужасным. Так не должно быть. Так не должно быть с ним – светлым мальчиком, хулиганистым и насмешливым и в то же время открытым, чувствительным и ранимым. Был бы неискренним, циничным, алчным – так и чёрт бы с ним, не жалко. Но с таким Алёна и не подружилась бы. Не позволила бы глотать своё молоко, набиваясь в приёмные дети. Не потащилась бы ночью с ним на родник, не пошла бы и днём туда же – разыскивать его, изнасилованного и выброшенного из машины садистом Пашей и избитого после того деревенскими… Гомофобами? Да они, может, и слова-то такого не знают. Злобными придурками.
