В общем, ничего не изменилось. Каким был русский простонародный трактир до революции, таким и остался. Разве что стал беднее и грязнее. Теперь сюда иногда забегали суровые люди в кожаных куртках с быстрыми глазами. Эти вели себя прилично и строго зыркали вокруг, пытаясь вглядеться в каждое лицо. От них-то громилы по углам и жались – не было им теперь такого раздолья, как при царском режиме! Сначала чекисты, потом милиция, ГПУ, народные добровольцы… кого только не развелось!

Проанализировав состав посетителей кабака, Дариор расстегнул походный чемодан и вытащил отличную трость из железного дерева – бережёного Бог бережёт. Так спокойнее.

Но всё же основу публики, разумеется, составляли непросыхающие пьяницы. Этих здесь было полно. Куда ни глянешь – везде они. Вот, например, у правой стены зала их набралось десятка полтора, не меньше. Этакий пролетарский кружок по интересам. Правда, сейчас в кружке, похоже, царил тихий час – утомлённые пролетарии штабелями лежали на столах, а под ними – на полу – вповалку располагался второй ряд. Оттуда доносились храп и бессвязное бормотание. Ненароком взглянув на комиссара, Дариор заметил, что тот с явным интересом наблюдает за этой «кучей малой».

Дариор улыбнулся.

– Хотите туда, комиссар?

Мортен раздосадованно обернулся и встретил насмешливый взгляд историка.

– Идите к чёрту, Дариор! – беззлобно ответил он и отвернулся.

Тут уже и Банвиль закончил свои наблюдения и, кажется, в целом остался шокирован, но доволен. Именно с такими экспрессивными эмоциями он и попытался высказаться:

– Не скрою: увиденное здесь меня весьма удивило. Вряд ли где-то во Франции можно найти такое заведение. Ну, а с другой стороны, не в этом ли заключается колорит русского быта?

– Плевал я на колорит! – вульгарно ответил Мортен. – Главное, чтобы кормили пристойно. В конце концов, мы не в Париже, а на задворках мира. Не будем забывать этого. Да и во Франции я видал всякое. В портовых-то кабаках…

Эти пересуды коробили душу историка, настроившуюся на патриотические чувства. Да, государство развалено, но едва ли его можно назвать задворками мира.

– Послушайте, – начал было Дариор, да так и замер, устремив взор на только что вошедшего в трактир человека.

Тот вошёл не как все, а картинно, с коронным шиком, словно прославленный актёр на сцену. Вначале с грохотом распахнулись двери, словно кто-то пнул их ногой, а уже затем в проёме появилась непомерно высокая, здоровенная фигура. Обитатели кабака дружно обернулись. Со всех сторон понеслось приветливое:

– Здорово, Червонец!

– Пустой сегодня? Улов есть?

– Молодчина, что пришёл, Червонец! Подсаживайся.

Однако Червонец, напоминавший размером американского гризли, даже не подумал отвечать на приветствия. Напротив, он отошёл в угол зала и принялся с подозрением глазеть по сторонам. Сначала Дариор подумал, что это громила, который высматривает новую жертву, – как раз подходили все приметы: огромный рост, молодецкая сила, вызывающая походка. Однако гость вёл себя более чем странно. Ни на ком взглядом долго не задерживался, мимолётно прошерстил зал внимательными круглыми глазами, чему-то ухмыльнулся и замер, устремив взор в одну точку. С первых мгновений историка заинтересовал наряд господина или, как теперь принято называть, товарища Червонца. Истоптанный ногами картуз и замызганные лаковые сапоги его не удивили. Но шуба, в которую было завёрнуто громадное тело верзилы, заслуживала особого описания. Её носили явно не меньше пяти-шести лет, однако даже теперь было видно, что в своё время шуба покупалась за изрядную сумму.

Однако внимание историка привлекла отнюдь не дороговизна сего одеяния. Гораздо больше интереса вызывал его окрас – от высокого ворота до подола шуба была сплошь покрыта ярко-красной кирпичной крошкой. Создавалось впечатление, что её владелец валялся на стройке. Но самого Червонца, похоже, совсем не смущало это обстоятельство. Более того, всем своим видом он показывал, что без разбору отделает любого, кто осмелится сказать ему хоть слово. Пару раз мимо Червонца пробегали суетливые воришки-карманники – и тут же получали от него чувствительную оплеуху за нарушение личного пространства.

Тут уже и Мортен обратил внимание на интересного верзилу.

– Что значит Червонец? Это имя? – спросил он, перегнувшись через стол.

Ответил Банвиль:

– Да нет, комиссар. Звучит как фамилия.

Дариор ухмыльнулся. Было забавно наблюдать, как французы рассуждают о закоренелых русских традициях.

– Это кличка. Прозвище, – сказал историк. – Не имя и не фамилия.

– Прозвище? – скривился Мортен. – Это что, уголовник?

Дариор пожал плечами.

– Может быть. Наверняка добрая половина обитателей этого кабака – либо бывшие арестанты, освобождённые советской властью, либо беглые каторжники – что, согласитесь, ещё хуже.

Мортен и Банвиль недоверчиво переглянулись.

– Тогда почему же их не ловят? – спросил второй. – Разве могут преступники свободно расхаживать по городу?

– А почему нет? – парировал Дариор. – Беглых бандитов было много и при царе. О чём же говорить теперь, когда в стране бардак, нищета и разруха? Никто не знает, ради чего живёт.

– А как же страна свободы и равноправия? – возразил Банвиль.

Дариор пренебрежительно отмахнулся:

– Банальный лозунг, за которым прячется кучка негодяев, выдающая себя за идеалистов. Но, надо сказать, негодяи эти весьма толковые – весь народ, всю страну под себя подмяли. Вот что значит найти подход к людям! Царь не смог этого сделать – смогли другие.

Банвиль понимающе кивнул.

– Ленин?

– Не только он. Из Ленина делают новое божество, которому будут молиться во всех кругах общества. Вперёд выходит идеология атеистов. Теперь всё просто: Бога нет, есть Ленин. А чем вам Ленин не Бог? Тоже весьма обаятельная персона.

– И что же? – спросил комиссар. – Люди так просто поверили в это?

– Опять-таки красивые слова. В борьбе за власть всегда побеждает тот, кто найдёт подход к народу и впоследствии замкнёт его в стальные оковы. Видите ли, Бог ничего не дал людям. Только голод, войны, нищету и крепостное право…

Банвиль, внимательно слушавший слова историка, поспешил заспорить:

– Крепостничество создано царём. Я читал об этом в…

– А царь – помазанник Божий, – удовлетворённо кивнул Дариор. – Стало быть, и в этом виноват Бог. Теперь подведём итоги. Из всего этого получается, что Господь нам не друг, более того – он всячески осложняет нашу жизнь. В таком случае зачем он вообще нужен? И тут – вот совпадение – появляется лысый дядька, чуткий к мольбам народа. Рабочим – заводы, крестьянам – деревни, дворянам – по морде! Всё это нравится страждущему русскому народу. Чем Ленин не Бог, если он внимает страданиям людей и стремится ниспослать им избавление? И чем РСФСР не новый рай, где все равны? Утопия!

– Перестаньте иронизировать, Дариор! – нахмурился Мортен. – Ваших людей тоже можно понять: им предложили выбраться из того ада, в котором они пребывали.

– А никакого ада не было, – отрезал Дариор. – Что вы хотите мне доказать? Чем людям не нравилась жизнь при империи? Во все времена бытие будет для нас испытанием, а не праздной прогулкой. Вот помрём – тогда и нагуляемся на том свете. Ну, если, конечно, помрём правильно. И я не говорю, что хорошо жилось при царе, я лишь утверждаю, что сейчас жизнь во сто крат хуже.

Банвиль снисходительно взглянул на историка и слегка ухмыльнулся:

– Вы трактуете не факты, а свои личные убеждения, основанные на собственных же саркастических умозаключениях. Не спорьте, Дариор: в вашей империи не было равенства.

– Стало быть, и свободы тоже, – вставил Мортен.

Дариор раздражённо развёл руками:

– Как будто сейчас она есть! Если при царе была хоть какая-то стабильность, то теперь от неё не осталось и следа! Как были крестьяне нищими – так ими и остались, как были недовольны рабочие – так недовольны и теперь. При царе было много бедных – теперь же бедны все. Но для многих, кстати, это является утешением. Теперь ты не будешь грызть ногти оттого, что у соседа целых три мешка муки, а у тебя всего один. Теперь всё по-честному: муки нет ни у кого. Богатым надавали по шее, бедных вежливо пихнули, а итог один: в стране полное равенство! Всё честь по чести, как и договаривались. Вот только планировалось создать это равенство, сделав всех богатыми, а не нищими. Но получилось наоборот – вот незадача!