«От кандидатуры Шелера можно сразу отказаться (особенно после всего того, что мы обсуждали при нашей личной встрече), – писал Наторп. – Тем более, что со своей всё более отчётливо проявляющейся католической ориентацией он и вовсе не подходит для Марбурга. Сам же я склоняюсь к кандидатуре Хайдеггера»[25]. На наш, взгляд, во всех этих оценках, поступках, решениях, прослеживается предвзятость, мотивированная не только человечески, но и конфессионально.
Шпигельберг так описывает дальнейшие отношения Э. Гуссерля и М. Шелера: «Переписка последующих лет говорит о растущей сдержанности в отношении к Шелеру со стороны Гуссерля, хотя он никогда открыто не формулировал её причин. Есть, однако, достаточное число явных и скрытых свидетельство того, что оценка Гуссерлем Шелера, не слишком высокая с самого начала, снижалась пропорционально быстрому росту известности последнего. Нетрудно понять главное возражение строгого философа Гуссерля против скороспелых положений Шелера, совмещавших в себе блестящие идеи с их неадекватной проработкой. Он начал видеть в Шелере скорее угрозу своим собственным устремлениям, нежели их наследника. В частной беседе он даже назвал феноменологию Шелера «золотом дураков» (Talmi[26]), противопоставив её подлинному золоту серьёзной феноменологии [Автор книги нечаянно услышал это на неофициальном собрании студентов в 1924 году. – Примечание Шпигельберга]. В одном из писем к Ингардену (от 19 апреля 1931 года, т. е. через три года после смерти Шелера) он даже назвал Шелера одним из двух своих «антиподов», наряду с Хайдеггером»[27].
Чем же было мотивировано описанное выше постепенное «охлаждение» Гуссерля к Шелеру, дошедшее почти до полного неприятия? Шпигельберг прямо указывает на причину: Гуссерль начал видеть в Шелере угрозу своим собственным устремлениям. Но каким? И какую угрозу имеет в виду Шпигельберг?
На наш взгляд, в данном конкретном случае речь может идти только о феномене, который К. Манхейм назвал «конкуренцией в области духовного». По всей вероятности, Гуссерль стремился утвердить собственное понимание феноменологии в качестве единственно верного, поэтому не мог позволить кому-то претендовать на оспаривание первенства в её «открытии». Шелер, между тем, явно претендовал, если и не на «открытие» феноменологии, то, по меньшей мере, – как явствует из приведенной выше цитаты о его первой встрече с Гуссерлем – на что-то вроде «сооткрытия» или на собственное параллельное независимое «открытие».
Ревнивое отношение Гуссерля к своему детищу понятно – не вполне понятно его стремление утвердить собственное понимание феноменологии в качестве единственно верного. Конечно, мы можем только предполагать, существовало ли это стремление в действительности – ведь достоверных доказательств в данном случае нет и быть не может. Но, судя по свидетельству современника Шпигельберга, это предположение далеко не беспочвенно. Если таковое стремление всё же было, то чисто объективно Шелер как философ представлял угрозу для философского авторитета Гуссерля, может быть, даже в большей степени, чем М. Хайдеггер, – ведь Шелер, в отличие от М. Хайдеггера, никогда не был учеником Гуссерля, а между тем шелеровская концепция феноменологии, названная Гуссерлем «золотом дураков», привлекала к себе после войны всё больше внимания (в том числе Хайдеггера). Это и вызывало раздражение у «отца-основателя».
Американский философ Манфред С. Фрингс в книге о Шелере 1997 г., подводящей итог его многолетнему изучению творчества немецкого мыслителя, указывает на независимость Шелера как феноменолога от гуссерлевской трактовки феноменологии. С первых страниц своей книги он решительно отвергает распространённый стереотип, согласно которому Шелер якобы «позаимствовал» у Э. Гуссерля его трактовку феноменологии. Рассказывая о мюнхенском периоде жизни и творчества Шелера (декабрь 1906–1910 гг.), Фрингс пишет: «В Католическом университете Мюнхена Шелер познакомился со многими первыми феноменологами, но уже в то время он дистанцировался от множества аспектов понимания феноменологии, которые были созданы «отцом феноменологии» Эдмундом Гуссерлем»[28]. В подразделах книги Фрингса, посвящённых восприятию идей Шелера в США, и «предварительных замечаниях» к главе VII «Дорефлексивная феноменология Шелера» Фрингс по сути дела отвечает на вопрос, как и почему такой стереотип сложился.
Задолго до Фрингса в книге «Феноменологическое движение. Историческое введение» (1969) Шпигельберг также счёл необходимым начать главу о Шелере с рассмотрения его места в феноменологическом движении, подчеркнув независимость Шелера как феноменолога от гуссерлевской трактовки феноменологии. Раздел о Шелере он начинает с эпиграфа из Ортеги-и-Гассета «Первым гением, Адамом нового Рая… был Макс Шелер». «…В начале двадцатых годов, до появления Мартина Хайдеггера, Макс Шелер был в глазах немецкой общественности феноменологом номер два. В действительности, для многих он был звездой первой величины, сияние которой открыло больше, чем просто выдающегося представителя новой школы: философа века. (…) Ведь Шелер, конечно, был больше, чем один из феноменологов. Позволительно даже спросить: до какой степени, в конечном счёте, он был феноменологом? Однако влияние Шелера на феноменологическое движение – неоспоримый исторический факт. Кроме этого, он, вероятно, сделал больше для распространения феноменологии за границей – в особенности во франкоязычном и испаноязычном мире – чем любой другой феноменолог. Отчасти именно этот факт породил некоторые упрощающие суть дела легенды, описывающие Шелера просто как первого ученика и сподвижника Гуссерля»[29].
Как и почему сложилась эта легенда?
На основании мнений, высказанных исследователями творчества Шелера, можно выделить три фактора, под влиянием которых этот стереотип и эта легенда могли возникнуть и просуществовать до наших дней:
1) запрет нацистами книг Шелера и растянувшаяся на долгие годы публикация собрания его сочинений;
2) скептическое отношение Шелера к приоритетной разработке методологии феноменологического познания;
3) история непростых личных взаимоотношений Гуссерля и Шелера.
Рассмотрим каждый из трёх факторов более подробно.
Фрингс справедливо констатирует факт, что феноменология Макса Шелера оставалась по большей части на заднем плане феноменологического движения со времён Второй мировой войны. «Даже сегодня, – подчёркивает он (речь идёт о 1997 г.), – ещё нет детального исследования феноменологии Шелера»[30]. Он указывает две основные причины такого положения вещей.
Во-первых, сказалось медленное издание собрания сочинений Шелера, начавшееся с 1954 г. и закончившееся только в середине 1990-х годов ХХ века. Между тем, «феноменологическая мысль быстро развивалась в работах Хайдеггера, Гуссерля, Мерло-Понти и Сартра», отмечает он. Всемирная доступность их работ, пишет американский философ, – заслуга второго поколения феноменологов, представители которого были знакомы лично с представителями первого. «Это особенно справедливо для феноменологии Гуссерля, чьи философские идеи были развиты в трудах Ван Бреда и Кэрнса, а затем в трудах Гадамера, Гурвича, Шпигельберга, Ландгребе, Штрауса и других американских и европейских учёных»[31].
Во-вторых, Фрингс указывает на тот факт, что Шелер сам не уделял большого внимания детальной проработке своей концепции феноменологии. В самом деле, специально он посвятил ей лишь два сочинения – «Учение о Трёх фактах» (1911) и «Феноменология и теория познания» (1914). Обе эти работы не были им закончены и, соответственно, не были опубликованы при жизни. Впервые они увидели свет лишь в 1933 г. в первом томе наследия немецкого мыслителя, который издала Мария Шелер. После прихода к власти нацистов в 1933 г. и до 1945 г. книги Шелера оказались под запретом. Но как следует понимать такое невнимательное отношение Шелера к методологическим аспектам феноменологии? Надо учитывать следующие обстоятельства.
