- Я думаю, что должен, - сказал он и снова замолчал. Наконец Авель встал, подошёл к окну и, облокотившись на него, глухо заговорил.
***
Я не знаю, как звали этого энтари. Он хотел, чтобы я звал его Хозяин. У него были волосы цвета золота, льющегося из кузнечного горна. У него были тонкие скулы и изящный нос, крылья которого трепетали при каждом вздохе. А ещё у него были глаза – бледно-голубые, как зеркало горного озера с серебристыми искрами падающего снега.
Он предпочитал шёлк бархату, но никогда не носил туники, будто бы отделяя себя от Древнего Рима. Только камзолы – с белоснежными брызгами манжет, разлетающимися из-под атласных рукавов.
У ремня его из кожи мантикоры, конечно же, был приторочен кнут, и он умел с ним обращаться. На другом бедре – нож с золотой гардой. И с ним он умел обращаться тоже. Даже снимая камзол, он оставлял их при себе.
Он часто стоял у камина и в задумчивости поглаживал эти две рукояти, будто лаская их. Тонкие пальцы его порхали вверх и вниз - будто крылья бабочки. В эти минуты он походил на скульптуру древнего бога, выточенную из мрамора, и ничто не могло поколебать его спокойной уверенности в собственной силе.
Впервые я увидел его…
***
Авель снова замолчал. Вендер видел, что воспоминания доставляют ему боль. Против обыкновения, энтари не поднялся, чтобы успокоить его.
- Я чувствую, что эта история закончится плохо, - произнёс он глухо, не отрывая взгляда от камина, - И когда закончишь, я расскажу тебе другую, которая тебе понравится. Но сначала доведи рассказ до конца.
Авель восстановил дыхание и продолжал.
***
В тот вечер меня, против обыкновения, накормили, так что я мог передвигаться. И всё же не настолько, чтобы повредить моему опустевшему организму. Потом приказал мне встать и идти за ним. Это изменение нашего обычного распорядка обрадовало бы меня, если бы я мог выполнить приказ.
Я всё ещё с трудом держался на четвереньках, а при попытке оторвать руки от пола у меня начинала кружиться голова.
Только несколькими ударами кнута палачу удалось пробудить во мне злобу. А злоба придала мне сил, чтобы идти.
Меня вывели в коридор и надели наручники. Я оказался прикован к цепочке эдайн, не менее избитых и перепачканных, чем я сам. У всех у них выступали наружу острые рёбра. У некоторых на телах были ожоги, и у всех – следы побоев.
Палач ударил кнутом за моей спиной, и цепочка медленно двинулась вперёд.
Миновав несколько десятков метров, колонна остановилась, повинуясь новому удару кнута - впередиидущего.
Дверь справа от меня открыли. Мы ждали несколько минут, пока на пороге не появился ещё один эдайн. Как и меня, его приковали к цепи, снова последовал удар кнута.
Остановки происходили ещё два раза. Затем нас вывели на узкий карниз над каким-то рвом. В глаза ударил свет, и с непривычки – теперь я понимаю, что к тому времени не видел света уже несколько лет – я сразу же перестал видеть.
Слева и справа цепи натянулись. Я слышал удары кнута. Я чувствовал, как некоторые из моих собратьев падают на колени и тянут за собой других. До пропасти оставалось всего несколько сантиметров. Если бы кто-то из нас сорвался, то остальные тут же последовали бы за ним.
Повинуясь движению цепей, я вынужден был тоже опуститься на колени.
Несколько минут ничего не происходило. Тьма перед глазами постепенно расступалась.
Не успели очертания деревьев по другую сторону рва проступить достаточно чётко, как в лицо мне ударила струя холодной мыльной воды.
На нас обрушили потоки ледяной воды, нас мыли так, как эдайн не моют даже свиней; и тут же грязная вода с наших тел стекала в ров.
Так продолжалось несколько минут. Затем опять щелкнули кнуты, и мы осторожно, поскальзываясь на холодном камне и опасаясь встать на ноги, двинулись дальше вдоль стены.
Метров через тридцать в ней обнаружился пролом. Впервые за всё время, проведённое здесь, я смог рассмотреть то место, где оказался. Это была полуразрушенная крепость романского типа. Свежие проломы в стенах маскировали портьеры, за которыми я чувствовал присутствие охранников.
В другом конце зала, где мы оказались, стояло несколько стульев, попавших сюда будто бы случайно – обитых бархатом и золочёных. На них сидели энтари.
Одного за другим пленников отстёгивали от цепи, осматривали и ощупывали. Затем их разделяли на две группы – те, на ком не было слишком уж заметных повреждений отходили налево. Обожжённые и покалеченные до уродства – направо.
