Рассказ Мерла произвел на него сильное впечатление, и теперь, бродя между могил, он пытался представить себе, каково это — потерять всю семью. Но Дэрилу не с чем было сравнивать. Смерть матери случилась слишком давно — и оставила по себе не горе, а мутную смесь жалости, облегчения и чувства вины. Смерть отца они с Мерлом от души отпраздновали. А если умрет Мерл… нет, такое даже вообразить не получалось. Куда он денется? Мерл — он же, сука, бессмертный!

Серыми выцветшими рядами проходили перед Дэрилом фермеры и их жены. Почерневшие на солнце мужчины, погрузневшие или высохшие, измученные родами женщины. Люди, щедро поливавшие потом и слезами эту землю, от которой их потомки избавились, словно от мусора.

«Аннет Грин, 1953-2010. Любящая жена и добрая мать», — гласила надпись на последнем в длинном ряду надгробий. Более новых могил не было. Должно быть, это и была жена того старика-вдовца, прежнего хозяина фермы.

Он наклонился, вглядываясь в фотографию. Эта, пожалуй, вышла лучше остальных; видно, что женщина в молодости была недурна собой, что глаза у нее большие и выразительные, а на губах играет едва заметная улыбка — словно Аннет посмеивается над скорбной торжественностью кладбищенской обстановки. Быть может, подумалось вдруг Дэрилу, с таким же выражением бродит по дому невидимый призрак. Вы, мол, все думали, что я тихо лежу в могиле? А я вот она!

Странная мысль. И странное чувство при взгляде на этот снимок. Аннет Грин он точно никогда раньше не видел, не припоминал даже никого похожего на нее — и все же…

Порыв ветра подхватил клок сухой травы, встрепал волосы Дэрила, заставил его поежиться. Как-то резко потемнело, словно солнце зашло за тучу. Но ведь еще минуту назад небо, от края до края, было безоблачным и ясным!

Очень, очень медленно и осторожно — так на охотничьей тропе, страшась спугнуть оленя, беззвучно поднимаешь арбалет — Дэрил повернул голову.

И увидел ее.

Она стояла от него в двух шагах, опустив голову, сжимая в тонких руках букетик белых роз чероки. В легком летнем платье, развевающемся на холодном ветру. И сама тоненькая, легкая, словно полупрозрачная. Золотистые волосы собраны сзади в небрежный пучок. Весь облик ее — поникшая голова, склоненная тонкая шея, цветы, означающие страдание и утрату — все говорило о таком глубоком и неподдельном горе, что все предостережения Мерла вылетели у Дэрила из головы.

«Там, в могиле — ее мать», — вдруг понял он.

Девушка наклонилась и положила цветы на могилу Аннет. Дрогнули стебли, затрепетали белые лепестки — и цветы растворились, ушли в землю, словно жадная смерть всосала их без остатка.

— Кто ты? — тихо спросил Дэрил. — Отчего…

Он хотел спросить: «Отчего ты умерла?» — но подумал, что это прозвучит слишком грубо, жестоко, и поправился:

— Что с тобой случилось?

Откинув с лица выбившуюся золотистую прядь, девушка повернулась к нему.

Зря он боялся. Не было в ее лице ничего страшного или отвратительного, ничего нечеловеческого. Она была… наверное, это и называется «прекрасна». Не пустой, глянцево блестящей красотой фотомодели с тоннами штукатурки на застывшем лице — легкой и изменчивой прелестью самой жизни. Не верилось, что эта девушка мертва. Жизнь трепетала в ее непокорных волосах, в каждой черточке выразительного лица. В губах, в любой миг готовых изогнуться в улыбке. В глубоких, переменчивых, как море, глазах.

— А ты хороший человек, Дэрил Диксон! — сказала она, и голос ее прозвенел в кладбищенской тишине, словно пение челесты. — Я не ожидала.

Дэрил поперхнулся, потеряв все слова, на миг даже забыв, что разговаривает с призраком. Это он-то хороший?!

— Можно тебя спросить? — продолжала девушка.

— М-м… спрашивай, — выдавил Дэрил. Разговор становился все более странным; разве не он должен ее допрашивать?

Девушка шагнула к нему — и Дэрила обдало холодом.

Протянув руку, она коснулась его груди. Провела пальцем по грубой джинсовой рубахе под расстегнутой жилеткой. Прикосновение ее обожгло Дэрила даже сквозь ткань, словно к коже приложили лед, но он подавил в себе желание отпрянуть.

— Откуда у тебя эти шрамы?

Маленькая рука заскользила по его груди. Нежные пальчики вслепую, сквозь рубашку, обводили линии старых шрамов — и грубая, уродливо стянувшаяся кожа в этих местах вспыхивала острой болью, а затем немела.

Никогда и никому Дэрил не рассказывал, кто оставил на нем эти шрамы. Кроме Мерла, но Мерл и так знал. Ни одному живому человеку… но почему бы не признаться мертвой?

— Это от отца, — с трудом выговорил он наконец, опустив голову. — Подарочек на память.

Девушка изумленно и испуганно округлила огромные глаза.

— Какой ужас! За что он тебя так?

— А хрен его знает, — скривил губы Дэрил. — Воспитывал так. Нормальным хотел сделать.

— Что значит «нормальным»? — нахмурилась девушка. — Разве ты ненормальный?

— Ну…

Дэрил тяжело сглотнул. Горькие детские воспоминания ворочались внутри, поднимались наружу, словно вонь из зараженного колодца.

Маленькая ледяная рука легла ему на грудь, напротив сердца — и боль в груди растаяла, сменившись легкостью и почти приятным онемением.

— Объясни, — тихо попросила девушка. — Я не стану смеяться.

— Я всегда чудной был, — медленно, с трудом подбирая слова, заговорил Дэрил. — Не такой, как Мерл или как другие ребята с нашей улицы. Они все гуртом тусовались, а я всегда на отшибе. Один. Мне одному интереснее было, чем с людьми. Молчал долго, лет до четырех: мать боялась, вырасту дурачком, а я просто не понимал, зачем говорить. О чем? Все равно того, что есть, не перескажешь. Мерл рассказывал, — улыбнулся он вдруг, — я еще совсем мелким был, когда повадился убегать и бродить по улицам. Встану иной раз над листочком каким-нибудь, или веточкой, или даже конфетным фантиком или лужей какой-нибудь обычной, в которой щепка плавает — и замру. Стою и смотрю. Меня окликают, а я и ухом не веду. А потом начал в лес убегать, но это уже позже…

Задумавшись, обвел взглядом серое кладбище под серым небом с быстро бегущими тучами. Солнца здесь не было, и все краски вокруг были какими-то стертыми, тусклыми. Неужели она день за днем живет в этой серости? Каково ей здесь?

— Ну вот. А отец считал, что я дебил и размазня, и боялся, что пидором вырасту. Вот и… делал из меня мужика. Когда ремнем с пряжкой, когда башкой об дверь, когда и просто сапогами. Как придется.

— Какой ужас! — повторила девушка, зябко передернув плечами, и сочувственно коснулась его руки. От того места, до которого она дотронулась, вверх побежал холод. — Родители иногда бывают такими жестокими!

— Тебя тоже отец обижал? — осторожно спросил Дэрил.

Девушка резко отвернулась к надгробию; он видел ее вздернутый носик и обиженно поджатые губы.

— Мой папа был самый лучший! — горячо сказала она. — Самый умный, самый добрый… То есть я так думала. Я… я очень его любила! — закончила она со слезами в голосе.

Дэрил не знал, что сказать на это, и решил просто слушать.

Девушка долго молчала, вглядываясь куда-то вдаль; Дэрилу показалось, что она смаргивает слезы. Становилось все холоднее, и, казалось, сгущались сумерки, хотя до вечера было еще далеко.

— И знаешь, что самое страшное? — заговорила она вдруг, все так же горячо, словно и не было долгой этой паузы. — Они считают, что правы. Всегда. Потому что ты маленький и глупый, а они взрослые, они лучше знают и все делают для твоего же блага! И сами в это верят. Вот где настоящий ужас! Он будет тебя на медленном огне варить, и все равно будет говорить, что для твоего счастья старается, и, главное, действительно будет так думать!

— Ну… да, как-то так, — пробормотал Дэрил, чувствуя, что сейчас лучше поддакивать и не мешать.

— «Ах, ты совершаешь страшную ошибку!..» Ну, допустим. И что? Разве можно прожить без ошибок? Только если в гробу пролежать всю жизнь, правда? Может, я бы потом страшно об этом пожалела — почему нет? Очень может быть! Но это я бы ошиблась и я бы пожалела, понимаешь, а не кто-то другой все решил бы за меня!