Захар с Егоркой устроили себе костерок поблизости от азбектфановой избушки, варили наваристую уху из окуней и ершей; не раз и не два устраивались они здесь, когда Егорка прибегал к бабушке Тоше – повидаться с отцом, и вот почти в каждый приход Егорки они заросшей тропой пробирались к избушке Азбектфана, словно воскрешая его дух, потому что и раза не было, чтобы Егорка не расспрашивал о нем у отца, а потом уходили подальше от Бобриного омута, к реке Полевушке, ловили в ней откормленных сизых пескарей и расставляли по берегу жерлицы: тут пескарь для насадки живца идет первым номером. Щука на пескаря жадная, потому что он долгоживущий и юркий, как угорь, – щуке только это и надо: чтоб пескарь сверкнул боком, ударился в бега – тут она хвать его, и застрял бедняга вместе с тройником в зубастой пасти безжалостной охотницы.

Говорили о том о сем, о чем только не переговоришь за долгую ночь у живучего костра, а тут как-то Захар вспомнил, хлопнув себя по лбу:

– Слушай-ка, ты все время про Азбектфана спрашиваешь. А у меня ведь книжка про него есть.

– Про Азбектфана?

– Ну да. Там, на Красной Горке, у матери Тоши. Книг-то у меня навалом разных, сам знаешь. Я все читаю, и налево, и направо, и вдоль, и поперек, а тут запамятовал. Точно, есть такая книга. Вроде и название у нее: «Ловушка для Адама и Евы».

– Про Азбектфана? Об избушке? О наших краях?

– Ну да. Нет, как-то она по-другому называется… Ага, вспомнил: «Огонь небесный». Там один наш писатель, уральский, да что уральский – наш, местный, забыл его фамилию, он родом-то из нашего поселка, только теперь далековато живет, чуть ли не в Москве, вот он и написал про Азбектфана. Всё в подробностях, чин чинарем. Так и назвал книгу: «Огонь небесный». И собрал там разные легенды, были, мифы. Ну, и про Азбектфана нашего тоже.

– А ты не напутал случайно?

– Точно говорю. Сам знаешь: о чем мудрый Захар сказал – то и проверять не надо! Запомни, сынок!

– Вот, хочу вам почитать кое-что, – показал Егорка на книгу.

– А что это? – удивились его друзья: Антошка и Любомир.

– Как раз то, что надо. Будто про нас написано. Слыхали?

– Прям про нас! – рассмеялись ребята.

– Ну, там пишется про трех пацанов, которые на нас похожи. И еще – про страшенного Азбектфана. Вот, слушайте!

– Ну, давай!

«А ночь была хороша, – начал читать Егорка, – не холодная, не росная, и такая звездная, раздольная, что долгое время, задрав головы, в упоенном удивлении и сладости стояли все трое и смотрели на мерцающие, как бы кипящие звезды в кромешности небесного купола. Отчего это здесь, в лесу, все было другое – и небо, и звезды, и звуки, и сам свет, истекающий от звезд, и душа другая, тихая, чуть испуганная, восторженная, будто очнувшаяся ото сна, проклюнувшаяся из сумеречности телесной жизни».

– Что-то тут не очень понятно, про эту сумеречность телесной жизни, – вздохнул Антошка.

– Ты слушай дальше, – нетерпеливо продолжал Егорка, – тут и правда будто про нас: «…хотя чему тут удивляться: вот ночь, вот звезды, а вот внизу трое мальчишек сидят у костра, тоже как три святящихся звездочки, если смотреть на них сверху, с небес, как они смотрят вверх, в небеса».

– А что, похоже, – тихо-мечтательно улыбнулся Любомир.

«… И вот правда, – продолжал читать Егорка, – если взглянуть на ребятишек сверху, со звезды, такая дивная картина откроется. Темный лес дымно и сумеречно растекается в безбрежные стороны, пепельная лента реки извивается то там, то сям ласковой змейкой… а вот здесь избушка Азбектфана прикорнула к реке, всё вокруг звенит спелостью и травным соком, а посреди раздолья, как звездочка на небе, полыхает огнистая точка мальчишечьего костерка, у которого полукругом расселись ребята…»

– Ну, это точно – про нас! – удивлялся Антошка.

– Теперь слушайте дальше, про страшенного Азбектфана, он тогда лесником был, и избушка эта его была. Пацаны-то к нему приходили (один из них – внук Азбектфана), так страшенный Азбектфан прогнал их: нечего глаза мозолить да выспрашивать, чего не положено знать. А у Азбектфана тайна была…

– Что за тайна-то? – прошептал Антошка.

– А тайна вот какая. Был в нашем поселке Сытин такой, толковый мужик один, ушел на фронт. А в Северном у него невеста осталась, Тося ее звали. Сытин сначала ранен был, контужен, потом в плен к немцам попал, как сгинул. Не дождалась его Тося…

«Когда война развернулась, – написано в книге, – Азбектфан вошел в страшную силу. Не в том дело, что он мужик, это само собой, а что он лесник, лесовик, у него лошадь, у него дрова, и если вспахать кому, убрать картошку или если тех же дровец на зиму запастись – к кому пойдешь, кому в ноги поклонишься? Бабы жили поначалу суровые, недоступные, злые, позже глаза повылинили у них, блеск излучился, а голод и страх за ребятишек въедался в глаза все глубже и глубже, так что если придет какая, попросит чего, то после делай с ней что хочешь, она безучастная, только б детей поднять на ноги да самой не сгинуть и чтоб мужика на фронте не убило…Все давно надломились, одна Тося гордой жила: ждала жениха Сытина… А хороша она была, огневая, мимо пройдет – что ветер прошумит…»

– Ну ладно про этот ветер, – махнул рукой Антошка. – Ты по делу читай, что дальше-то было.

– А то и было, что Тоська сломалась (думала, убило Сытина на войне), и стали Азбектфан с Тосей жить как муж и жена. «А какая деваха была, – пишется в книге, – донный вот камень в речушке таким бывает, когда солнышко на него падёт: каждая округлость играет, каждая изгибинка манит, каждая линия ум ворожит…»

– Про изгибы эти нам ни к чему, – резонно заметил Любомир. – Ты по существу рассказывай.

– А по существу так было: вернулся Алексей Сытин живой, пришел к страшенному Азбектфану в избушку. «Когда за столом сидели, слов мало говорили, – пишется в книге. – Алеша глаз не сводил с Тоси – поверить не мог, что она жена Азбектфана, чужая стала. Тося долго не могла ответить ему взглядом. Стыд жег. А когда ответила, слов уже не нужно было, оба – раскрасневшиеся, разгоряченные, и криком кричит душа каждого: люблю!»

– Опять про эту любовь, – махнул рукой Антошка. – А по делу… что было по делу?

– А то и было: убил страшенный Азбектфан Алешку Сытина. И ничего ему не сделали!

– Как это? – изумился Любомир.

– А так. Тося беременная была. И не захотела, чтоб судили и казнили страшенного Азбектфана. Алексея уже не вернешь, а как она одна будет без мужа и отца поднимать ребенка? Взяла грех на душу. Показала: это, мол, Алексей хотел убить страшенного Азбектфана, а Азбектфан только защищался.

– Ну да?

– Вот тебе и «ну да»… «Но настигла мука Тосю, – пишется в книге. – Иссохла, почернела Тося в жизни». Все больше в поселке жила (родив дочь), а страшенный Азбектфан – здесь, в лесу, в избушке… «Не любят Азбектфана в поселке, да он живет-поживает, оброс легендой, жену, мол, спас от смерти, а про Алешку одна туманная даль: или вовсе забыли, а если и вспомнит кто, напряжет память, так и махнет рукой: насильник, мол, шлепнули его – туда ему и дорога»…

– Чего тут интересного-то, никак не пойму? – нахмурил лоб Антошка.

– Непонятно ему… В книге прямо говорится: неправдой и ложью людей во мрак беспамятности вгоняют. Навсегда и навечно. Вот что страшно…

– Ну, к нам это не относится…

– Как бы не так, ко всем относится. Вот погляди, как писатель дело закругляет. Когда страшенный Азбектфан умер, старуха Тося часто сидела у его могилы, как сидела здесь годы и годы… «А когда она встала однажды, поднялась с пригорка, уже первая звезда проклюнулась в небе. Поднялась старуха, поглядела на звезду, пошептала чего-то и пошла. И шла, и думала: ничего вернуть нельзя, и даже звезда, которую она разглядела в небе, и та казалась ей черной звездой Азбектфана».

– Чего-то я не пойму про эти черные звезды, – опять вздохнул Антон.

– А они бывают разве – черные звезды? – обвел всех испытывающим взглядом Егорка. – Они ведь светлые, яркие… А значит – бывают, когда ты черные дела вершишь.