– Может, уберешь своего идиотского кролика?

– Он не идиотский, – возразила Хильди. – Он помогает мне считать.

– Если не унесешь кролика из комнаты, я сделаю из него боксерскую грушу.

– Ладно, – сказала она. – А ты точно уверен, что Макс Шмелинг собирается тебя тренировать?

– Абсолютно точно, – с излишним запалом ответил я. – Они с отцом заключили сделку.

– А что же тогда его не видно и не слышно?

– Он в Америке. Как только вернется, сразу объявится.

Если честно, я сам уже начинал сомневаться в Максе. Но не признаваться же в этом Хильди.

За лето я заметно окреп, но от мысли, что придется снова ходить в школу, мне все равно становилось не по себе. В первый день нового учебного года я надолго замешкался у дверей, ведущих в холл и дальше к лестнице, где на меня напали придурки из «Волчьей стаи». Вдруг, думал я, они снова меня там поджидают. А тем временем мимо меня сплошной вереницей тянулись другие школьники. Один из них, мой приятель Курт Зайдлер, остановился возле меня.

– Я смотрю, Карл, тебе тоже не хочется за парту, – сказал он.

– А то.

– Но деваться некуда. Пошли.

Он распахнул дверь, я робко вошел за ним следом. К счастью, никого из «Волчьей стаи» в холле не было.

До начала занятий нас всех собрали в актовом зале. Я занял первое попавшееся место, а недалеко позади меня уселись Герц Динер и двое его верных спутников – Франц Хеллендорф и Юлиус Аустерлиц. У всех троих на груди был приколот небольшой значок со свастикой.

Я внимательнее осмотрелся вокруг: многие в зале нацепили на себя что-нибудь из нацистской символики, а то и вовсе нарядились в песочную униформу гитлерюгенда. Сама по себе эта униформа внушала мне скорее зависть, а не страх. Как и всякий мальчишка, я не прочь был примерить военное обмундирование.

Когда наконец все расселись по местам, на сцену вышел здоровенный детина, круглолицый и раньше времени поседевший. Из-за крошечных, размером с монету, очков голова его казалась неестественно большой. Лацкан зеленого баварского пиджака украшала маленькая эмалевая свастика.

Вместо того чтобы поздороваться, как с нами обычно здоровалось школьное начальство, сказать что-нибудь вроде «Доброе утро, дети» или «Поздравляю с началом нового учебного года», он выкинул руку в нацистском приветствии и воскликнул: «Хайль Гитлер!» В ответ большинство учеников дружно встали и повторили его жест и возглас. Чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания, я тоже вскочил и вытянул руку вверх и вперед. От того, как единодушно грохнули голоса, у меня по спине побежали мурашки.

Рядом со мной сидели Курт и другой мой приятель Ханс Карлвайс. Ни тот, ни другой не были членами гитлерюгенда и вообще вели себя так, будто не замечали происходящих вокруг перемен. Курт тихо изнывал от скуки, а Ханс украдкой читал спортивную страницу газеты, старательно сложенной и спрятанной в рукаве.

– Молодцы, – продолжал со сцены детина. – Мне нравятся ваши сильные немецкие голоса. Как, возможно, некоторые из вас уже знают, из-за несогласия с отдельными новыми правилами школьной жизни директор Дитрих покинул свой пост. Я ваш новый директор, меня зовут герр Мунтер. Нашу школу, как и всю нашу страну, ожидает славный год. Поэтому так важны сейчас профессионализм, усердие и дисциплина. Фюрер призывает нас очистить нацию от всякого разлагающего влияния, и нашей школы это тоже касается. Следуя призыву фюрера, я тщательнейшим образом изучил учебные планы и сегодня рад поставить вас в известность, что на полках школьной библиотеки больше не осталось ни одной книги, написанной левыми радикалами и евреями.

Евреев герр Мунтер упомянул как бы походя, но мне показалось, будто он проорал про них во всю глотку.

– Кроме того, от нас ожидается, что все до одного ученики школы вступят в гитлерюгенд. Я уверен, что мы с вами эти ожидания оправдаем. Напомню вам также о необходимости всячески избегать разного рода тлетворного влияния, исходящего в первую очередь от евреев – злейших врагов нашего германского отечества.

На этот раз слово «евреи» директор употребил уж точно не мимоходом – он прямо и однозначно велел остальным ученикам старательно нас избегать. Я подумал было, что он мог и не знать, что в школе есть ученики-евреи. Но нет, он принялся пристально всматриваться в зал, по очереди останавливая взгляд на немногих сидевших там евреях: Беньямине Розенберге, Мордехае Изааксоне, Йоне Гольденберге и Йозефе Каце. Я бы что угодно отдал, лишь бы не попасть в их компанию, но в конце концов своими глазками-бусинками очкастый директор высмотрел и меня. Курт и Ханс сидели рядом с абсолютно безучастным видом, как на обычном тоскливом школьном собрании.

– А теперь давайте споем гимн нашей страны «Deutschland über Alles»[22], а затем «Песню Хорста Весселя».

Все вокруг снова встали и запели, а я только молча открывал рот. Во время исполнения первой и четвертой строф «Песни Хорста Весселя», которую недавно сделали второй частью немецкого гимна[23], полагалось поднимать руку в нацистском приветствии. Но когда я повторил за всеми этот жест, рука у меня задрожала. И хотя за лето мои мышцы заметно окрепли, я едва-едва, одолевая боль и дрожь, удерживал ее в нужном положении.

К счастью, биологию нашему классу по-прежнему преподавал герр Бох. Он учил нас, как раньше, не пытаясь привести свой предмет в соответствие с нацистской идеологией. И если в параллельных классах учителя объясняли, как сильно чистая арийская кровь отличается от еврейской, негритянской и цыганской, герр Бох придерживался общепринятых в его науке представлений. Так, например, он рассказал нам о лауреате Нобелевской премии Карле Ландштайнере и о том, как тот открыл существование трех групп крови – А, В и нулевой.

– Позже Ландштайнер установил, что есть и четвертая группа, АВ, – объяснял герр Бох.

– Простите, герр Бох, а герр Ландштайнер брал для своих экспериментов только арийскую кровь или какую-то еще? – спросил мой сосед по парте Герман Райнхардт.

– Понятия не имею, с чьей кровью он экспериментировал.

– Просто я недавно прочитал в «Штурмовике», что ученые доказали, что у цыган и евреев кровь крысиная. Она же ведь не такая, как человеческая?

– Если про ученого пишут в «Штурмовике», это, скорее всего, означает, что мозгов у него не больше, чем у крысы, – ответил герр Бох. – А кровь у всех людей более или менее одинаковая.

Как бы интересно и убедительно ни рассказывал герр Бох, кое-какие сомнения у меня оставались. «Штурмовик» часто публиковал как бы научные статьи об исследованиях крови, подтверждавших теорию расового превосходства, и распространял средневековые басни о том, что евреи крадут у христиан маленьких детей и пьют их кровь во время своих диковатых религиозных церемоний. Вокруг вообще было столько разговоров о крови, что я волей-неволей задумывался: а вдруг кровь, которая течет в моих жилах, действительно какая-то особенная? Может, оттого-то у евреев, африканцев и цыган кожа темнее, чем у арийцев, что к их крови подмешан какой-то темный ингредиент?

Ханс и Курт знали, что я еврей, но им не было до этого никакого дела – как многие мальчишки, они брали пример со своих отцов, а те в нацистскую партию вступать не спешили. Большинству учеников в школе моя национальность была просто безразлична. Нееврейская внешность избавляла меня от травли, которой изо дня в день подвергались Беньямин, Йона, Мордехай и Йозеф. Но при этом я понимал, что меня ни на миг не выпускают из поля зрения члены основательно разросшейся за лето «Волчьей стаи». Встречи с ними я старательно избегал и держался как можно ближе к Хансу с Куртом. Но в своем шкафчике я периодически обнаруживал «любовные записки» – листочки с антисемитскими цитатами из книги Гитлера «Моя борьба».