На мой стук она повернулась и в упор из-под чёлки посмотрела на меня своим пронзительным и немного высокомерным взглядом, как бы вопрошая, кто я такой и чего тут настукиваю и ломлюсь в дверь. Глаза у неё тоже были подстать её волосам с каким-то завораживающим отблеском.

– А где я могу увидеть Стеллу Александровну? – поздоровавшись с загадочной брюнеткой, спросил я, попутно обшарив взглядом аудиторию, как будто почтенный педагог, о ком я интересовался, мог спрятаться под одним из дальних столов.

Но вряд ли Стелла Александровна могла так легкомысленно играть в прятки, ожидая меня. Её здесь просто не было. И я уже начал лелеять мысль, что она внезапно заболела или её так же, как и тётушку, вызвали на какое-нибудь совещание… Ну, к примеру, по вопросу её срочной передислокации в другое учебное заведение за пару сотен километров отсюда с отменой всех учебных занятий, в том числе и с моей скромной, уже почти поверившей в это чудо, персоной. Как это здорово было бы сейчас вместо занятий найти Дашу и махнуть с ней на городской пляж.

Между тем брюнетка, выслушав мой вопрос о том, куда подевалась Стелла Александровна, посмотрела на меня немного с удивлением и представилась:

– Стелла Александровна Ниссэн! А вы, наверно, Андрей!

– Да, я Андрей, – слегка ошарашено произнёс я, и зачем-то снова поздоровался.

А затем, уже злясь на себя за свою секундную оторопь, добавил, стараясь представиться теперь в том же стиле, что и она:

– Андрей Николаевич Леженёв.

Я даже её мимику изобразил очень похоже, что точно было уже лишним.

– Ну, что ж, проходите, Андрей Николаевич, присаживайтесь, – произнесла она с ударением на моём отчестве и едва заметной тонкой то ли усмешкой, то ли у неё всегда было такое выражение губ.

Раздумывая, где мне присесть, я медленно прошёл в середину аудитории и уселся за крайним столом у открытого наполовину окна, из которого был прекрасный вид почти на всю южную территорию, прилегающую к зданию. Отлично просматривалась вдали и дорожка, по которой я шёл несколько минут назад.

– Андрей Николаевич! – опять с ударением и едва заметной улыбкой тонких ироничных губ обратилась она ко мне. – Пересядьте, пожалуйста, поближе!..

«Вот докопалась!» – подумал я про себя. Но, молча, встал и пересел на парту ближе.

– Андрей Николаевич, пожалуйста, прошу вас вот за этот стол! – Стелла (так я стал её теперь называть про себя) всё с тем же выражением своих губ указала рукой на стол перед собой.

Пришлось опять подчиниться. Не мог же я ей сказать: «Стелла Александровна, хватит командовать и изображать злого капрала, ближе к делу!»

Я сидел в двух метрах от неё и, делая вид, что протираю стекло своих наручных часов, искоса смотрел, как она, встряхнув своими черными точно смоль волосами, открыла какую-то книжку. Маникюр на её пальцах был ядовито-фиолетовый.

Неожиданно она спросила:

– Андрей Николаевич, а где ваша ручка и тетрадь?

– Забыл в автобусе, потому что автобус попал в аварию… все пассажиры попадали, и я тоже упал, а ручка с тетрадью закатились куда-то… – начал врать я самым наглым образом, попутно стараясь соорудить на лице учтиво-вежливое и одновременно слегка хамоватое выражение.

– Хорошо, – прервала она мой вызывающе неправдоподобный трёп, – вот возьмите чистую тетрадь и мою авторучку.

Тетрадь была обычная на двенадцать листов, как и простенькая тонкая авторучка с незамысловатым колпачком.

Она передала мне эту канцелярию и попросила внимательно послушать её.

Начала она с того, что в упор глядя на меня и медленно вращая карандаш между пальцами, обрисовала план предстоящих занятий по литературе и языку. До обеда будут два спаренных занятия по языку, по сорок пять минут каждый, потом час перерыва, а затем – два занятия по литературе. Всего курс рассчитан на четыре недели, после чего зачёт. Занятия через день, не считая выходных.

– А если я не сдам зачёт, меня наверно исключат из вашего прекрасного заведения? – поинтересовался я, попробовав изобразить примерно такую же тонкую полуулыбку, которая и не думала сходить с её бледного лица.

К её лицу, кстати, я стал привыкать. Оно, надо признать, было очень красивым и, на мой взгляд, удивительно своеобразным из-за своей неуловимой утончённости, но главным, конечно, были её тёмные глаза. Когда она смотрела в упор, хотелось или надерзить, или отвести свой взгляд на время в сторону.

– Если зачёт не будет сдан, то занятия продлятся ещё неделю, – ответила она. – Хоть до конца лета… до тех пор, пока не будет положительного результата.

После этих невесёлых то ли уточнений, то ли скрытых угроз началась первая часть занятия, состоящего для начала из теста-диктанта, чтобы выяснить общий уровень моей грамотности и знания родного языка.

Грамотность моя оказалась на удивление вполне удовлетворительной, несмотря на то что Стелла зачем-то исчеркала красным вдоль и поперёк около трёх исписанных мною под её диктовку страниц. Кажется, она не ожидала от меня такого, в общем-то, совсем даже неплохого результата – видать, думала, что я прискакал сюда на ослике из какой-нибудь захолустной деревни.

«Андрей Николаевич, не обольщайтесь, работать есть над чем!» – заявила, тем не менее, она ледяным тоном с всё той же своей фирменной полуулыбочкой.

После этого, прочитав мне вводную лекцию о языке, она перешла к теме с пугающим меня названием – лексикология, где было много впервые услышанных мной слов и понятий, таких как метонимия или синекдоха. Она даже вставала со своего стула и на доске красивым почерком выводила неизвестные до сего момента мне слова типа синекдоха, объясняя и раскрывая затем на примерах смысл этой самой синекдохи.

Было даже где-то любопытно и интересно. «Но к чему мне всё это, – думал я, – к чему! Мне что, надо готовиться в филологический или какой-нибудь литературный институт!..» Но вслух я пока не возражал, а едва успевал конспектировать основные тезисы её лекции. Даже рука у меня затекла с непривычки, и я стал демонстративно поглядывать на свои часы и трясти усталой рукой.

Наконец, взглянув на свои часики, она снисходительно и в то же время пристально посмотрела на меня, точно хотела этим взглядом медленно с растяжкой произнести: «Ну что, наглый юнец, утомился, скоро твою спесь выбьем окончательно…» Вслух, правда, она сказала, что подошло время перерыва и, быстро встав, вышла из аудитории.

Я ничего не сказал о её фигуре, не потому, что широкие светлые брюки, следуя какой-то только ещё входившей в обиход французской моде, болтались на ней, точно это была юбка до пят, и скрывали самое важное, на мой взгляд, – ноги, а потому не сказал, что просто не хотел гадать о её возрасте. Где-то лет на десять она была меня старше, ну, может, на восемь. Впрочем, это было не так уж и важно мне.

Я вышел из аудитории, думая как провести целый час отпущенного мне перерыва. Выходя из корпуса, я заметил, что письменных столов на площадке перед входом уже не было, как не было и садовника в его испачканном желтой масляной краской халате. Не было и пластикового ведра с известью. Наверно, садовник где-то усердно белил разведённой известью стволы деревьев и подкрашивал желтой краской скамейки, искренне сожалея в душе, что таким подлым образом востребован его талант живописца, – Даша говорила, что в свободное время он писал море.

Солнце припекало уже нещадно, обещая очень жаркий и душный день. У меня мелькнула мысль, что Даша, скорее всего, уже приехала и можно будет преподнести ей сюрприз, неожиданно заявившись к ней в общежитие за словарём. Однако, легко найдя это общежитие, рядом с которым находилась и небольшая столовая, откуда вкусно по-домашнему пахло чем-то печённым, я на входе в само общежитие услышал от грозной пожилой вахтёрши, обладавшей властным начальственным голосом, что Даша Невицкая ещё не приезжала из города. Это сильно расстроило меня – всё же очень хотелось увидеть её. Тогда другая мысль пришла мне в голову: «Почему бы не скоротать время у моря, которое, по словам Даши, было где-то совсем рядом». Я даже догадывался в какой стороне.