Но в действительности, несмотря ни на что, несмотря даже на минутные сомнения, мелькавшие в моём сознании в виде пугающих картинок, родная тётя предстала именно такой, какой и была в моих представлениях, учитывая, прежде всего, непередаваемый шарм всё тех же пожелтевших фотографий.
Из окна останавливающегося вагона я сразу узнал её, торопливо выходящую из дверей вокзала и вскоре на миг пропавшей в небольшой по-южному очень пёстрой толпе встречающих. Старые фото, которые я разглядывал накануне, вполне соответствовали и теперешнему её внешнему облику, несмотря на то что прошло уже немало лет.
Слегка сухощавая, среднего роста и довольно подвижная, с неисчезающим задорным блеском в глазах, моя немолодая тётя действительно прекрасно выглядела для своих лет.
Когда я сошёл с поезда, она, на удивление быстро разглядев и признав меня, с необыкновенной резвостью подлетела ко мне и, бесконечно обнимая и осыпая поцелуями с возгласами: «Как же ты похож на отца! Какой ты стал большой! Как возмужал!», настолько ошеломила меня своим напором, что всю дорогу до её дома я чувствовал сильное смущение и толком не мог отвечать на её расспросы.
Выплёскиваемая ею энергия и темперамент, казалось, никогда не иссякнут. Говорила она певуче и быстро и, как мне показалось, много. Наверно, эта её манера говорить и сама речь явились результатом долгого проживания здесь на юге, где все немного растягивают слова почти нараспев и при этом любят говорить помногу. Особенно это заметно было, когда, расспрашивая меня и выслушивая мои немногословные ответы, она пускалась в довольно-таки продолжительные экскурсы в прошлое, овеянные ностальгическими переживаниями, то вдруг прерывалась, чтобы выяснить о чём я задумался, что хочу сказать, попутно вставляя на то какую-нибудь реплику, или опять с неподдельным интересом начинала расспрашивать меня о чём-нибудь.
Порой я не мог даже уследить за непривычным для меня разбросом её мыслей. К тому же она и спрашивала и тут же сама себе отвечала и почти одновременно с этим продолжала рассказывать, говорить, как бы сразу обо всём, дотошно всем интересовалась, даже нашим котом, которого ни разу в жизни не видела.
Несмотря на увесистую сумку с вещами, я довольно быстро шагал за ней, а она, не прекращая говорить, успевала забежать то с одной стороны, то с другой, пытаясь помочь мне нести сумку, которую я каждый раз предусмотрительно перехватывал в другую руку – противоположную от неё. Мимоходом она вставляла что-то и об улочке, с которой мы свернули в переулок, и о старом здании, где висела мемориальная доска. На уцелевшие зубья полуразрушенной крепостной башни, маячивших поверх крыши одноэтажного особнячка, она также обратила моё внимание, когда мы проходили мимо, и даже успела в двух словах пересказать многовековую её историю.
Чувствовалось, что тётя очень любила свой небольшой уютный курортный городок и по-настоящему гордилась им.
Я успел заметить, что городишко действительно был не ахти какой в смысле размеров, но на удивление был очень чистым и ухоженным. Узковатые, на мой взгляд, улицы, казалось, утопали в буйной зелени. А некоторые дома и сами представляли собой сплошную зелёную стену, из-за того, что жильцы культивировали на балконах и окнах какие-то необыкновенно густые вьющиеся побеги.
Когда мы, наконец, пришли в её огромную четырёхкомнатную квартиру, я, хотя и знал от отца, что найду здесь неплохую библиотеку, все ж немало был удивлен количеством книг и весьма необычной для меня обстановкой. Вся квартира вплоть до спальни была обставлена массивной старомодной мебелью тёмно-коричневых тонов. Взгляд, брошенный в любом направлении, большей частью натыкался на габаритные шкафы с книгами, альбомами, журналами всевозможных изданий. Книги были везде, даже в просторном холле и на полках в широких коридорах, что отдаленно привносило в эту квартиру атмосферу некого книжного запасника, обосновавшегося по какому-то особому стечению обстоятельств на втором этаже старого жилого дома.
«Андрюша, в твоём распоряжении вся моя библиотека. Эти книги я собирала больше сорока лет, – с гордостью объявила тётя, увидев лёгкое изумление на моём лице от обилия книг, – можешь наслаждаться!» Она произнесла эти волшебные слова и ушла хлопотать на кухню, всё ещё находясь в состоянии радостного возбуждения от моего появлении в её размеренно-одинокой и довольно однообразной, как я полагал, жизни. Я же, осваиваясь на новом месте, постарался последовать её совету.
Наугад выбранный тяжёлый фолиант сразу же заинтересовал меня своими почти объёмными репродукциями греко-римских скульптур, где три юные грации на одной из страниц более всего привлекли моё внимание своей обезоруживающей беломраморной наготой и даже несколько сбивали с мыслей, связанных в основном с нетерпеливым желанием поскорей увидеть море, к которому по настоянию моей тёти я мог отправиться только после хорошего домашнего обеда и краткого послеобеденного отдыха. Здесь на юге полуденный отдых, по её мнению, в час самой сильной жары даёт бодрость на весь оставшийся день. Пришлось подчиниться её уставу, упрямиться в чужом монастыре я не мог, да и не было резона.
И вот после хорошего домашнего обеда развалившись на диване в просторной комнате, которая была заботливо подготовлена мне, я, неторопливо листая понравившийся фолиант и оценивая не только блестящий глянец станиц, вспомнил о нашем с отцом подарке. Позвав тётушку, я, празднично шурша яркой подарочной бумагой и невольно усиливая этим торжественность момента, вручил ей наш альбом. Сказать, что такого презента явно не ожидалось – значило, наверно, почти ничего не сказать об этой минутной почти немой сцене.
После некоторого замешательства лицо моей тёти буквально светилось. Весь её вид говорил, что она приятно удивлена и даже ошеломлена неожиданным сюрпризом. Надев сразу же очки, с восторженным блеском в глазах она тут же принялась внимательно рассматривать первые страницы.
Правда, заготовленную речь мне пришлось сократить в связи с более чем благоприятной атмосферой моего приёма. Этот урезанный до минимума так называемый экспромт она, тем не менее, оценила и, отрываясь от альбома, глянула на меня поверх очков как-то совсем по-особому, удивляясь, наверно, про себя и до конца не веря, как я мог завалить весьма заурядные экзамены в институт.
Разумеется, я не мог не чувствовать, что произвёл на родную тётю очень хорошее впечатление, несмотря на то что поначалу со слов отца она, конечно же, представляла меня неразговорчивым, упёртым, несколько закомплексованным городским увальнем, готовым в любую минуту неожиданно для всех совершить какой-нибудь сомнительный подвиг. Отец, понятное дело, переусердствовал, описывая мои пристрастия. Но теперь, увидев меня и пообщавшись, тетушка, как я полагал, сделала в отношении моей персоны правильные умозаключения.
Размышляя об этом в обнимку со всё тем же приглянувшимся мне фолиантом, я от сытости и лёгкой усталости, которая присутствовала с дороги, неожиданно уснул, а когда открыл глаза – передо мной на журнальном столике стояла ваза с тремя огромными золотистыми персиками. Рядом лежала записка, в которой тётя сообщала, что ушла на рынок, что ключи на комоде, и что я могу прогуляться по набережной или найти себе какое-либо другое полезное занятие по своему усмотрению, ведь я уже взрослый и вполне самостоятельный человек.
Тётушка положительно всё больше нравилась мне, несмотря на мою некоторую предубеждённость к ней и её излишнюю поначалу суетливость и бесконечные расспросы. Она, как и положено, после бурного проявления родственных чувств, выразившихся в горячих поцелуях и объятиях, а затем и в энергичных и темпераментных речах и расспросах, направленных в первую очередь на удовлетворение её естественного интереса ко мне, к моим стремлениям и вообще к прояснению всего образа моих мыслей, вскоре тактично сбавила обороты, а затем вообще оставила меня наедине лениво перлюстрировать не только изысканные фолианты, но и весь пока ещё путаный ворох моих свежих впечатлений. Эту её тонкую деликатность, что проявлялась и далее, я оценил и, может быть, именно поэтому у нас сложились вполне доверительные отношения, которые не могли поколебать ни неожиданные происшествия и казусы, всё-таки случавшиеся здесь со мной, ни возникавшие иной раз между нами некоторые трения, ни те, совершенно непредвиденные моей проницательной тётей, события, навсегда оставшиеся в моей памяти и, кажется, изменившие меня.
