Начальник погрозил кулаком в пространство, где-то над головой Федора Ивановича, и тут же состроил плаксивую мину:

– Заболеваю совсем на этой должности проклятой. Язва у меня, одышка… А еще, знаете ли, – он вновь доверительно приблизился к Дробязко, – отчего-то лысина потеет. У вас не потеет?

– Что? – тупо откликнулся застигнутый врасплох Дробязко, тайно гордившийся тем, что почти в пятьдесят лет имел на темени лишь небольшую проплешину, которую при желании можно было скрыть, начесав волосы с боков.

– Ну, лысина? Не потеет? – повторил бесцеремонный Валерий Павлович. – А у меня вот проблема. Это наверное, от того, что думаю много, мозги напрягаю…, – он сокрушенно развел руками.

Дробязко нетерпеливо заерзал.

– Да, да, понимаю, – прервал сам себя Сатана. – Вы же по делу пришли. Все готово для вас, вот ваша Нина ненаглядная…

Он потянулся к столу и принялся перебирать папки.

– Адрес меняла несколько раз… Фамилию меняла два раза… Черт их поймет, этих женщин, почему им так нравятся новые фамилии.

Федор Иванович с трепетом потянулся к отобранной Сатаной бумажной папке, но тот внезапно схватил ее и спрятал за спину.

– Я почему вам все это рассказываю, – трагическим полушепотом сообщил Валерий Павлович, – все думают, что Сатана – это черт с рогами или, в лучшем случае, этакий модный франт с тросточкой, который людей искушает и над ними же потешается. А я вот такой, как видите, – он приподнялся на цыпочках и покачался с ноги на ногу, отчего тучное тело его заколыхалось, как холодец, – со всеми своими болячками и слабостями. Никого не искушаю – куда мне! Зачем искушать? Люди сами искушаются на каждом шагу! Предают, продают, и хоть бы хны! Так им мало – еще во всем меня обвиняют!

Дробязко понимающе кивал, кося одним глазом на папку, а Валерий Павлович все больше распалялся:

– Я вам скажу по секрету: нет ни рая, ни ада! Вот так!

Он торжествующе посмотрел на Федора Ивановича и продолжил:

– Есть совсем другие места – называются РАД и АЙ. Только вы не говорите никому! Суть примерно та же, но названия принципиально отличаются. Правда ведь, как точно: попал в РАД – будешь рад, а если в АЙ – тоже понятно… Так вот: те, кого угораздило в АЙ свалиться, они, понятное дело, на сковородках жарятся… А жарят их те, кто из РАДА. Дрова подкидывают, ложкой перемешивают, чтобы не подгорело… В общем, все разумно, все при деле. Это страшная тайна, страшная! Но теперь вы знаете…

Дробязко, так и не оценивший важность открытия, невоспитанно потянулся к папке, что не скрылось от внимания начальника.

– Папку вам дать не могу, – вздохнул, сбившись с темы, Валерий Павлович. – Это все мой архив. Вот я вам листочек отксерокопировал. Вам хватит.

Он вынул из папки лист бумаги, в который Федор Иванович тут же вцепился мертвой хваткой.

Фото на ксерокопии получилось расплывчатым, и лицо казалось совершенно незнакомым. Да и не смог бы он узнать ее столько лет спустя. Евдокимова… Ланская… Тарелкина. Нина Валентиновна. Да уж, лучше бы оставалась Ланской. Адрес… Даже телефон. Все есть. Браво, Сатана! То есть, огромное спасибо, Валерий Павлович.

– На здоровье, – ворчливо отозвался Сатана, – вдруг вспомнивший о завале с работой и вновь погрузившийся в бумажки. – У вас ко мне все? До свидания.

– До свидания, – уже в коридоре ответил Федор Иванович, прижимая к груди бесценный листочек. Проскочил мимо Натальи Аристарховны, яростно штампующей документы. Вылетел на улицу, на свежий воздух. Мелькнула мысль: надо бы позвонить в психушку и сообщить, что начальник паспортного стола чокнутый. По хорошему, этому Сатане давно пора пребывать в определенном месте, в соседней палате с Наполеоном. Но, с другой стороны, нехорошо получается – ведь помог же ему Валерий Павлович, совершенно бесплатно, по доброте душевной. А Дробязко его в дурдом сдаст! Нет, пусть с ним лучше эта его… Аристарховна разбирается. Или она тоже… того? Черт их разберет, эту лавочку!

Впрочем, такие сомнения совсем недолго тревожили Федора Ивановича. Мысленно он уже был на следующем этапе выполнения своего плана.

Новый сосед появился как снег на голову. Слишком быстро уехали прежние владельцы, неожиданно для всех продав свой двухэтажный коттедж и сменив Подмосковье на дальнее то ли Подберлинье, то ли Поддюссельдорфье – точных сведений не было. Как оказалось, коварные соседи уже давно вынашивали планы по измене Родине – списывались с еврейскими родственниками в Германии, протаптывали дорожку в Европы и при этом как ни в чем не бывало здоровались, улыбались, справлялись о здоровье Мариваны и по праздникам желали ей долгих лет жизни. Лицемеры. Сейчас небось разъезжают по автобанам и жрут немецкие сосиски, даже не вспоминая родную Клязьму.

А Маривана так на них надеялась. Действительно, неприятное соседство слева – а там стоял многоквартирный барак с проблемной публикой – компенсировалось вполне достойным и уважаемым семейством, проживающим справа. Он физик, она музыкант – тихие люди, воспитанные, интеллигентные. Всегда приветливые, вежливые, готовые разделить с одинокой пожилой женщиной беседу и чашку чая – что может быть лучше! Сказать по правде, Маривана очень на них надеялась и часто обращалась с различными незначительными просьбами – в магазин сходить, лекарства купить, а то и покосившийся забор подправить. Физик – он, понятно, на нормального мужика мало похож, но гвоздь забить даже такие могут.

Помочь бедной беспомощной вдове, к тому же интеллектуалке и приятной собеседнице – это не труд, а удовольствие, полагала Маривана, поэтому не сомневаясь рассказывала соседям о ежедневных проблемах и благодарно, но с достоинством принимала помощь. Так и продолжалось вплоть до самого их подлого бегства, которое в глазах Мариваны имело еще и отягчающее обстоятельство: приличная образованная еврейская семья предала родную страну ради Германии, родины нацизма, развязавшей две самые кровопролитные войны прошлого века. Немцы, запятнавшие себя во всех отношениях, теперь каялись в грехах и заглаживали вину перед пострадавшими народами, но принимать их помощь казалось Мариване позорным и унизительным. Поэтому уехавших по программе помощи евреям соседей она осуждала и не уставала повторять, что она лично никогда не опустилась бы до того, чтобы принимать подачки.

Впрочем, в какой-то степени изменников можно было понять: вся их жизнь на родине была омрачена проблемой, решить которую представлялось возможным лишь в Европе. А дело было в несчастливом наборе хромосом, которые почему-то соединились не так, как надо, что сказалось на потомстве во всем остальном благополучной семейной пары, а именно на единственной дочке-дебилке. Пока девочка была маленькой, странности ее поведения можно было объяснить юным возрастом, задержкой психического развития и особенностями ранимой нервной системы. Но когда Маша выросла и превратилась во взрослую дородную и абсолютно неуправляемую девицу, ее неполноценность стала бросаться в глаза. И хотя все время девушка проводила в доме или в саду под бдительным оком матери, пресекавшей все контакты дочери с окружающим миром, сплетни о «психованной» разносились по поселку и с удовольствием передавались от соседа к соседу. Когда же изобретательная Маша, хитроумно выбравшись из дому, совершила забег в голом виде по сельским улицам, пугая местных парней необъятными телесами, родители (после поимки несчастной) твердо решили: так дальше продолжаться не может. Сдать Машу в приют для душевнобольных показалось им в тот момент хоть и жестоким, но единственно верным решением. Все же для успокоения совести мать решила обратиться за советом к батюшке, за неимением раввина. Батюшка решение одобрил и мать благословил, но посоветовал провернуть сию богоугодную операцию не на родине, а на западе – у них условия хорошие, уход отменный, больных не бьют и не издеваются над ними, а даже развлекают и приобщают к культурной жизни.

Священник, вне сомнения, был прав, и семья начала по-тихому готовиться к переезду в Германию, ныне столь же гостеприимную для евреев, сколь нетерпимую к ним семьдесят лет назад. Сложилось все как нельзя удачно – не устающие каяться немцы предоставили семье небольшую квартирку на окраине крупного города, оплатили учебу супругов на курсах немецкого языка и даже предоставили работу почти по специальности – ей в музыкальной школе для детей-инвалидов, ему – в цехе машиностроительного завода. А что, там физика очень даже нужна. Машу, само собой, устроили в приют, где больные жили в просторных палатах, хорошо питались, а по воскресеньям их возили в цирк или на прогулку в городской парк.