Вера слушала перепалку двух братьев, удивлялась неожиданной взрослости их доводов и доказательств, думала о своей жизни, сопоставляя разные факты и случаи, и неожиданно, сама не зная как, проваливалась в тягучую дрёму, а затем и в крепкий, обморочный сон… Бывало, очнется, отряхнет глаза – что такое: лежит уже у костра в обнимку с Баженом, и Валентин неподалеку прикорнул, подложив под голову фуфайку, один только Ванюшка бодрствует, отрешенно и самозабвенно вглядываясь в тихое, неумирающее пламя костерка. «Ложился бы тоже, эй!» – скажет полувиновато Вера, а Ванюшка в ответ: «Спите, спите, тетя Вера. Я посижу, мне на зорьке жерлицы проверять…»
И правда, так и бывало: они все спят, а Ванюшка с первым рассветным туманцем уже восседает в лодке, тихо, быстро гребет однолопастным веслом к густому потубережному ивняку, где над глубоким омутком плещет в бешеном танце крутящаяся жерлица: щука взяла! Ах, как он любил, этот маленький серьезный мужичок, брать щуку один, без помощников и галдельщиков, только мешающих сноровисто выхватить щуку из глубинных вод Чусовой! Хитра и ловка щука, но и Ванюшка в свои малые десять лет был не менее хитер и ловок: он брался за толстую крученую лесу рукой, поднатягивал ее малость и резко подсекал добычу, так чтоб двойник, а еще лучше тройник намертво впивался в плоть неудачливой хищницы; а уж дальше можно было дать ей волю… Уходя то туда, то сюда, хоть кругами, хоть резкими всплытиями и подныриваниями, щука ничего не могла изменить в своей судьбе и, как ни противилась, натужно-послушно приближалась к лодке по воле рыбака. Ах, как именно у лодки, завидев и почуяв ее огромный, страшный силуэт, пробовала щука последний свой маневр – резко ошалело поднырнуть под днище и оборвать ненавистную леску, освободиться от ее наваждённой силы! Не тут-то было… Настоящий рыбак (а Ванюшка давно был таковым) именно в такую минуту и опережает щуку, на одно мгновение, но опережает: только она слегка ослабит леску и навострится нырнуть под лодку – тут-то и надо вырывать щуку на воздух, со всей мощью вырывать, со всей страстью и азартом. И уж здесь, голубушка, хоть и будет она у тебя яростно, оскаленно извиваться на днище лодки, ничего она поделать не сможет и никуда не денется. Придавишь ее крепко сапогом, подхватишь под жабры, надломишь лён – и лежит она у тебя как миленькая, не шелохнется, только злыми глазищами ворочает да клацает впустую зубами… поздно, поздно, голубушка!
А бывает и так: проснутся они, а на костерке уже уха побулькивает, Ванюшка помешивает варево самодельной деревянной ложкой. Это значит: и окунишек он наловил, и щуку почистил-разделал, и пару-тройку картох в котелок бросил, и луком уху заправил. Садись завтракай!
Так и делали.
После еды Валентин, словно чувствуя внутренний укор: эх, проспал утреннюю зорьку! – садился в лодку и уплывал куда-нибудь подальше, на плёсы или, наоборот, в омутовые заводи. Ванюшка в таких случаях не противился, разрешал брату порыбачить в одиночестве до полной услады: сам знал, что такое, когда никто не мешает в лодке. Однако даже и после бессонной ночи Ванюшка не устраивался на ночлег, а шел вместе с Верой и Баженчиком на какой-нибудь тихий взгорок, брался за удочки, таскал помаленьку крупных пескарей (пескарь пойдет на живца – на крупного окуня и щуку), но чаще всего садился радом с Баженом и серьезно, терпеливо и методично обучал его, как держать удилище, как следить за поплавком и когда дергать леску… Конечно, Важен был совсем глупыш, и почти ничего у него не получалось, но Ванюшка не злился и не сердился, а только иногда улыбался и нажимал Бажену на нос:
– Эх ты, клоп ты клоп, ничего-то ты еще не умеешь…
– Я мумею… – обиженно пыхтел Важен. – Сам эх ты…
Так и проходили у них летние дни в Северном: то на рыбалке, то в лесу, то на Малаховой горе, то на огороде, то в сарае за каким-нибудь подельем… Благодать, раздолье, свобода!
Славная пора – лето на родине…
Иной раз сердце у Веры сжималось, и она, положив горячей картошки в миску, полив картошку постным маслом и густо обсыпав ее золотисто-обжаренным луком, шла к матери Гурия – Ольге Петровне. Та не радовалась приходам Веры, но и не прогоняла ее. То есть оставалась как бы равнодушной, хотя частенько в глазах Ольги Петровны Вера замечала изумление, граничащее с паническим страхом. Но от чего страх? Отчего изумление? Нет, не могла понять ее Вера. Как не могла понять и того, как можно жить так отрешенно, так обособленно от всех? Было время, Вера тоже училась у Ольги Петровны географии, как и многие другие дети в Северном, но таким давним представлялось то время, что и не верилось теперь, что Ольга Петровна была действительно когда-то одной из первых учительниц Веруньки Салтыковой. Помнила ли об этом сама Ольга Петровна? Вряд ли. Во всяком случае, она никогда не обращалась к Вере как к своей бывшей ученице, с которой приятно пообщаться хотя бы потому, что она твоя, именно твоя, а не чья-нибудь еще ученица; нет, не было такого. А было полное равнодушие и безразличие, иногда сменяемое настороженностью и плохо скрываемым страхом в глазах. Чего так боялась Ольга Петровна? Чего страшилась?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
